ОН. Новая японская проза

Даже колеса стучали по рельсам как-то особенно глухо. Старый начальник станции Хоромаи стоял на вокзальной платформе с фонарем в руке, не обращая внимания на летящий ему в лицо мелкий колючий снег.

— Даже и не подумал уйти, а ведь мы задержались на пять минут. И это при морозе в двадцать с лишним градусов!

Отомацу в толстом форменном пальто и темносиней фуражке с опущенным ремешком неподвижно стоял на самом краю платформы конечной станции, плечи его были припорошены снегом. Вытянувшись в струнку, он взмахнул рукой в белой перчатке, точным движением указывая на путь.

— Хорош Отомацу-сан, правда? Хоть картину с него рисуй.

— Какой он тебе Отомацу-сан? Молод еще. Лучше называй его господин начальник. Да ты только посмотри на него — ведь настоящий путеец! Куда до него нынешним начальникам станций: эти олухи только и годны на то, чтобы зачислить их в штат вокзальной обслуги.

— Меня почему-то всегда слеза прошибает, когда я его вижу.

Машинист еще раз дал гудок и затормозил. КХ-12, прогромыхав, остановился у конечной станции.

Поскрипывая сапогами по снегу, успевшему тонким слоем покрыть платформу за те пять минут, на которые опоздал КХ, к ним подошел начальник станции Отомацу.

— Вот и мы, Ото-сан. Совсем закоченели. Прости за опоздание.

Улыбаясь, Сэндзи спустился на платформу.

— Что ты, не велика важность. С Новым годом!

— И тебя тоже! Собственно говоря, я собирался встретить его с тобой, да этот паршивец Хидэо заявился к нам со своим сынишкой.

— Да что ты, неужто наш малыш Хидэ стал отцом? А ты, Сэн-тян, значит, теперь у нас дедушка? Первый внук, поди души в нем не чаешь.

— Да, он у нас очень славный. — Тут, осознав, что, сам того не желая, больно ранил Отомацу, Сэндзи прикрыл рот перчаткой.

— Я звал Хидэо поехать со мной, думал, отметим Новый год втроем, но у него завтра первый рабочий день… Извинись, говорит, за меня.

— Не велика важность. Он небось занят по горло: шутка ли — начальник отдела в Саппорском центральном управлении. Скажи ему, чтобы не беспокоился.

— Я уж прослежу, чтобы еще до весны он заехал к тебе, как положено, уважил. А то ведь что получается: когда он переводился в Саппоро — обещался костьми лечь за линию Хоромаи… Прости, что я ничем не сумел помочь. Нехорошо получилось. — И сорвав с головы шапку, Сэндзи низко склонил свою лысую голову.

— Полно тебе, Сэн-тян. Не хватало еще, чтобы начальник Центрального вокзала Биёро мне кланялся. Я и ответить должным образом не умею.

С донельзя сконфуженным видом Отомацу проскользнул мимо Сэндзи и заглянул в кабину.

— Да, досталось тебе сегодня, — обратился он к машинисту. — Зайди-ка, погрейся.

Не отводя глаз от спины продолжающего кланяться Сэндзи, тот ответил:

— Очень уж сильный снегопад, господин начальник, пожалуй, я двинусь обратно не задерживаясь.

— Вишь ты, господин начальник, значит. Небось это Сэн-тян тебя научил. Да какой я начальник! Совсем старика в краску вогнали! У меня и подчиненного-то ни одного нет.

С этими словами Отомацу извлек откуда-то из-за спины сигнальный флажок. Затем, согнув свое длинное и худое, как у журавля, тело, похлопал Сэндзи по спине:

— Сэн-тян, да никак ты еще больше раздобрел?

— Не говори. — Сэндзи наконец поднял голову. — И на Новый год ел за четверых. Да, кстати, вот хозяйка моя просила тебе передать.

— Ох ты, ну спасибо. Вот и у меня Новый год. Проходи покуда в дом, я только отправлю его и тут же приду.

Оставив Отомацу провожать КХ-12 в обратный рейс, Сэндзи пересек путь и двинулся к вокзалу.

Вокзал в Хоромаи, построенный еще в эпоху Тайсё,[26] до сих пор не утратил былого великолепия. В просторном зале ожидания был высокий потолок с янтарного цвета балками и треугольными окнами, украшенными витражами весьма романтического содержания. На стене, над выходом на перрон, окаймленным деревянной рамой, все еще, будто кем-то забытое, висело ведущее колесо — символ государственной железной дороги. Каждая из отполированных временем до блеска скамей представляла собой историческую реликвию.

«Неужели нельзя сохранить хотя бы это здание?» — подумал Сэндзи. Протянув озябшие руки к мазутной печурке, он опустился на скамью.

В полной тишине прозвучал гудок КХ-12.

— Вот и я. — Принеся с собой запах снега, вернулся Отомацу и, сматывая флажок, сказал, указывая на привокзальную площадь:

— Видал? Уже и трактир закрыли.

— Да ну? Надо же, в самом деле… А что случилось с бабусей? — спросил Сэндзи, заметив, что света не было и в покосившейся мелочной лавке, которая единственная держалась до последнего.

— Ее сын вроде бы купил дом в Биёро. Сам понимаешь, не мог же он бросить тут старуху, которой за семьдесят. Теперь приходится самому торговать сигаретами да газетами.

— Ну, это уж слишком, Ото-сан. Мало того, что ты должен сам продавать билеты, сам убираться, охранять пути, — так неужто еще и газеты?

— А что делать? Ведь у нас в Хоромаи еще осталось около ста домов. Конечно, одно старичье, но ведь и им хочется хотя бы газеты читать.

Из конторы донеслась печальная эстрадная мелодия.