ОН. Новая японская проза

У Сэндзи вдруг возникло неприятное чувство, будто терриконы, силуэты которых окружали вокзал, вот-вот обрушатся на него. Вытащив сигареты, он закурил.

— А это тебе к Новому году. Особое саппорское сакэ, Хидэо просил передать.

— Вот спасибо, такую тяжеленную коробку пришлось везти… А я, с тех пор как моя хозяйка скончалась, уж и забыл как Новый год справляют…

— Сколько же лет с тех пор, как Сидзуэ-сан?..

— Какое там лет — всего-то в позапрошлом году. А кажется, будто уже лет десять прошло.

— Одиноко небось тебе здесь?

— Да нет. Вокруг такое же старичье, так что ничего. Пойдем в дом, я только погашу огонь в печке.

Сэндзи решил начать с серьезного разговора, а потом уж перейти к выпивке.

— Кстати, Ото-сан, похоже, будущей весной меня переведут на работу в новый вокзальный комплекс.

— Что ты говоришь! Отлично!

— Вот я и подумал — не перебраться ли и тебе в Биёро? Сам посуди — двенадцать этажей, стеклянные лифты. Финансируют все это один токийский универмаг и Японская железная дорога. И я могу замолвить за тебя словечко…

— Ну, если так, то лучше не надо.

Сообразив, что допустил бестактность, Сэндзи прикусил язык.

— То есть спасибо тебе, конечно, но я, пожалуй, пока воздержусь.

— Но почему, Ото-сан?

— Да я эскалаторов и тех страх как боюсь. Я ведь совсем не то что ты. Правда, ты тоже был раньше простым путейцем, зато дослужился до начальника Центрального вокзала Биёро, а я, куда уж мне до тебя…

— Но Ото-сан, ты ведь прекрасный механик.

— Вовсе нет, ни в чем, кроме железной дороги, я не смыслю. Я и школ никаких не кончал, все, что знаю, добыто собственным потом и кровью. Да для этих, которые из Токио, я все равно что иностранец.

Они замолчали, и на них навалилась гнетущая тишина снежной ночи.

— Слушай, Сэн-тян, а Хидэо удалось что-нибудь сделать для меня?

— Вроде бы нет. Не смотри, что он кончил Хоккайдский университет, пост занимает высокий, то да се… На самом деле не такой он большой начальник, чтобы с ним считались, когда решается судьба линии.

— Ну что ж, нет так нет.

Сэндзи снова не нашелся, что сказать, и только попытался стряхнуть с пальто Отомацу снег, который, так и не растаяв, на глазах превращался в лед.

— Хозяйка-то здорова?

— Да, все толстеет.

Вдруг неприятное воспоминание мелькнуло в голове Сэндзи.

Он вспомнил, как в тот день, когда умерла жена Отомацу, тот неподвижно, глядя себе под ноги, стоял в морге больницы Биёро. Жена Сэндзи до сих пор не может простить Отомацу, что он не был рядом с женой, когда она умирала. «Каменный человек», — говорит она.

Отомацу неоднократно сообщали, что жена при смерти, но он приехал только последним поездом, после того как собственноручно погасил все фонари на станции Хоромаи. Возможно, жена Сэндзи была не так уж и неправа, упрекая его, тем более что сама она постоянно справлялась о состоянии больной по телефону, а в последние часы и вовсе не отходила от нее.

В тот день пальто Отомацу тоже было покрыто заледеневшим снегом. Опустив голову, он неподвижно стоял у изголовья покойной. «Ото-сан, почему вы не плачете?» — спросила жена Сэндзи, пытаясь расшевелить его, но Отомацу только буркнул в ответ что-то невнятное.

(Я ведь путеец, негоже мне плакать из-за родни.)

Тогда, глядя на Отомацу, который стоял, машинально комкая полу пальто, и не проронил ни единой слезинки, Сэндзи почему-то явственно ощущал стук колес Д-51 по рельсам и запах жирного паровозного дыма.

— Слушай, Сэн-тян… — Отомацу снял шапку и пристроил ее поближе к печке. Это была фуражка служащего государственной железной дороги, темно-синяя с темно-красным околышем и колесом на кокарде.

— Что?

— Я-то ладно, но что будет с КХ?

— Ну, что ни говори, а двенадцатая серия выпущена аж в двадцать седьмом году Сева.[27] Мы с тобой тогда еще были кочегарами на Д-51.

— И значит — на металлолом?

— Наработался, хватит.

Оба прекрасно помнили тот день, когда новенький, с иголочки, КХ-12 подошел к станции Хоромаи.

Сэндзи обтирочными концами начищал колеса Д-51, а Отомацу, взобравшись на тендер, сгребал в кучу уголь. По обе стороны железнодорожного полотна плотной толпой стояли жители деревни, шахтеры. Когда сверкающий КХ-12 предстал взорам собравшихся, вынырнув из тьмы тоннеля, толпа издала громкий ликующий вопль, приветствуя его, словно вернувшегося с победой воина.

(Вот это да, Сэн-тян! Глянь-ка, тепловоз пожаловал. Вот так КХ-12!) — кричал с тендера Отомацу, размахивая лопатой. Крики «ура» не смолкали до тех пор, пока стоявший на краю платформы начальник станции не принял у машиниста жезл.

— Да, раз уж и паренек, который подбрасывал уголь в паровозную топку, на пенсию собирается, наверно, жестоко заставлять работать КХ — в конце концов, чем он хуже людей?

— К тому же, Ото-сан, ведь это едва ли не последний тепловоз во всей Японии, если постараться, его можно определить в музей или в парк железнодорожников, там он наверняка попадет в хорошие руки.

— Может, попросишь, чтобы и меня заодно выставили в музее?

Оба наконец расхохотались.

— А не пора ли нам и о Новом годе подумать?