Он придет

Когда я сдала на аттестат, мне дали направления на работу – в различные дошкольные учреждения. Мне понравилось работать с малышами, но я сразу подумала, что могу устроить детсад получше, чем уже видела. Сказала об этом Стюарту, а он ответил: ну конечно, все, чтобы ты только была рада, дорогая, – в своем обычном стиле. Мы купили большой дом в Брентвуде – у него всегда находились деньги на все, что угодно, – и я открыла «Уголок Ким». Это было чудесное место, чудесное время. Я наконец-то перестала оплакивать, что у меня нет собственных детей. А он…

Она остановилась, закрыла лицо руками и стала раскачиваться взад и вперед.

Я встал и положил ей руку на плечо.

– Пожалуйста, не надо. Это неправильно. Я натравила на вас Отто, хотела вас убить! – Она подняла ко мне сухое гладкое лицо. – Это-то вы понимаете? Я хотела, чтобы он вас убил. А теперь вы вдруг такой добрый и понимающий… И от этого мне только еще хуже.

Я убрал руку и опять уселся на ящик.

– Зачем вам понадобился Отто, откуда такой страх?

– Я думала, вас послали те, кто убил Стюарта.

– Официально утверждается, что он покончил с собой.

Ким покачала головой:

– Нет. Он не совершал самоубийства. Они сказали, что он был подавлен. Это была ложь. Естественно, поначалу, когда его арестовали, он упал духом. Был унижен и страдал от чувства вины. Но он это преодолел. Это вообще было характерно для Стюарта. Он мог заблокировать реальность так же легко, как засветить рулончик фотопленки. Пуф! – и картинка пропала. За день до того, как ему официально предъявили обвинение, мы разговаривали по телефону. Он был в приподнятом настроении. Его послушать, так арест был лучшим событием, когда-либо случавшимся в его жизни – в нашей жизни. Он был болен, а теперь получит помощь. Мы начнем все заново, как только он выйдет из больницы. Я смогу даже открыть другой детсадик, в другом городе. Он предложил Сиэтл и говорил, что мы можем использовать фамильное поместье – так у меня и возникла мысль приехать сюда.

Я знала, что этого никогда не произойдет. К тому времени я уже решила оставить Стюарта. Но не стала разубеждать его, разрушать его фантазии: да, дорогой, как скажешь. Позже мы еще несколько раз беседовали, и каждый раз на все ту же тему – что наша жизнь станет лучше не бывает. Он не говорил как человек, который собирается вышибить себе мозги.

– Все не так просто. Люди частенько убивают себя сразу после подъема настроения. Сезон самоубийств – весна, чтоб вы знали.

– Возможно. Но я знаю Стюарта, и знаю, что он себя не убивал. Он был слишком поверхностной личностью, чтобы такие вещи, как арест, беспокоили его более или менее долго. Он умел на все закрыть глаза, мог что угодно подвергнуть отрицанию. Он отрицал меня все эти годы, отрицал наш брак – вот потому-то и сумел заниматься всеми этими вещами так, что я про это не знала. Мы были чужими.

– Но вы достаточно хорошо его знаете, чтобы уверенно утверждать, что он не совершал самоубийства.

– Да, – твердо ответила она. – Эта история про липовый телефонный звонок вам, вскрытые замки… Такой замысловатый образ действий не характерен… не был характерен для Стюарта. При всей своей извращенности, он был очень наивным, почти простаком. Он был не из тех, кто разрабатывает планы.

– Чтобы заманить детей в подвал, тоже требовалось планирование.

– Вам необязательно мне верить. Мне все равно. Он причинил зло. Теперь он мертв. А сама я сижу в своем собственном подвале.

Она улыбнулась, но печально и как-то жалобно.

Лампа зашипела, плюясь. Женщина встала, чтобы поправить фитиль и подлить керосину. Когда она опять уселась на место, я спросил ее:

– Кто его убил и почему?

– Остальные. Его так называемые друзья. Чтобы он их не раскрыл. А Стюарт мог. Во время наших последних встреч он делал кое-какие намеки. Говорил что-то вроде: «Я не один такой больной, Кимми» или «У этих джентльменов все далеко не так хорошо, как все думают». Я понимала, что он хочет, чтобы я спросила у него, помогла ему это высказать. Но я не стала. Я была все еще в шоке из-за потери садика, сама сгорала от стыда. Я не хотела ничего слышать про других извращенцев. Обрывала его, меняла тему. Но после того, как его не стало, это пришло ко мне, и я все сложила воедино.

– Не упоминал ли он имена этих других «больных»?

– Нет. Но что еще он мог иметь в виду? Они приезжали его забрать, оставляли свои большие шикарные машины на подъездной дорожке, одетые в одинаковые спортивные куртки с логотипом Ла-Каса. Когда он уезжал с ними, то был в восторге. У него просто руки дрожали. Возвращался обратно под утро совершенно измотанный. Или на следующий день. Разве не ясно, чем они там занимались?

– Вы никому не рассказывали о своих подозрениях?

– А кто бы мне поверил? Это сплошь могущественные люди – доктора, адвокаты, бизнесмены, этот мерзкий маленький судья Хейден… У меня не было и шанса – у жены извращенца. Для публики я была столь же виновна, как и Стюарт. И не было никаких доказательств – посмотрите, что они сделали с ним, чтобы его заткнуть. Мне пришлось бежать.