Он придет

Маккафри не возмущался. Широкая физиономия лучилась спокойствием, питаемым сладким плодом мученичества. Он пребывал в полной гармонии с собой – благодушный, как бегемот, греющийся на солнышке в болотной жиже.

– Как вы считаете, тот человек, который убил себя, мог быть исцелен? – спросил он меня.

– Трудно сказать. Я его не знал. Статистика по излечению хронических педофилов далеко не оптимистична.

– Статистика! – Маккафри поиграл с этим словом, дал ему неспешно скатиться с языка, наслаждаясь звуками своего собственного голоса. – Статистика – это ведь не более чем холодные цифры, так ведь? Без всякого учета личностных особенностей. А потом, Тим поставил меня в известность, причем на математическом уровне, что статистика не применима по отношению к конкретному индивидууму. Он прав?

– Да, это так.

– Когда начинают ссылаться на статистику, мне сразу вспоминается старинный анекдот про одну дамочку из Оклахомы – вы-то в силу возраста не можете этого помнить, но шутки про оклахомцев были в свое время очень популярны, – про мать, которая запросто родила десятерых детишек, но почему-то стала очень переживать, когда забеременела одиннадцатым. Доктор ее спрашивает: что за дела, вы уже десять раз проходили все тяготы беременности и родов, а теперь вдруг так с ума сходите! А она ему и говорит: я прочитала, что каждый одиннадцатый родившийся в Оклахоме ребенок – индеец, и хрен вам я буду растить краснокожего!

Маккафри расхохотался, колыхая животом. Глаза превратились черные щелочки. Очки съехали на кончик носа, и он их поправил.

– Это, доктор, суммирует мои взгляды на статистику. Знаете, большинство детей в Ла-Каса перед поступлением сюда тоже были статистикой – врачебными цифрами в материалах суда по делам несовершеннолетних, учетными номерами собеса, баллами «ай-кью»… И все эти цифры говорили, что они совершенно безнадежны. Но мы приняли их и не покладая рук работали, чтобы сделать из них маленьких личностей. Меня не волнует, какой у ребенка коэффициент умственного развития по тестам, – я хочу помочь ему отстоять то, что принадлежит каждому человеческому существу по праву рождения: жизненную перспективу, приемлемое здоровье, основной набор материальных благ и, если вы допускаете клерикальные оговорки, также и душу. Поскольку душа есть у каждого из этих детей от первого до последнего – даже у тех, которые функционируют на уровне овоща.

– Я согласен, что лучше не зацикливаться на цифрах.

Его человек, Крюгер, весьма ловко управлялся со статистикой, когда она служила его целям, и я был готов поспорить, что в Лас-Каса давно наловчились при нужде и сами штамповать правильные цифры, благо теперь эту работу можно перепоручить компьютеру.

– Наша главная цель – способствовать преобразованиям. Это в некотором роде алхимия. Вот потому-то самоубийство – любое самоубийство – столь глубоко меня печалит. Поскольку абсолютно любой способен спастись. Тот человек ленился жить в буквальном значении этого слова. Но конечно, – он понизил голос, – лень давно уже стала архетипом современного человека, разве не так, доктор? Давно уже стало модным опускать руки даже при малейшей пародии на усилие. Всем подавай самый простой и самый быстрый выход из положения.

Угу, в том числе и тем, кто уходит на покой тридцати двух лет от роду.

– Чудеса происходят каждый божий день, прямо на этих землях. Дети, от которых все отказались, вновь обретают себя. Малыш, страдающий недержанием, учится контролировать свои позывы. – Он сделал паузу, словно политик, дочитавший речь до ремарки «Аплодисменты». – Так называемые умственно отсталые дети учатся читать и писать. Совсем крошечные чудеса, наверное, по сравнению с человеком, гуляющим по Луне, – хотя, может быть, и нет. – Его брови выгнулись, толстые губы разделились, открыв широко расставленные лошадиные зубы. – Естественно, доктор, если вы находите слово «чудо» неоправданно сектантским, то можете заменить его на «успех». Уж это-то слово у большинства американцев явно не вызовет возражений. Успех!

В устах кого-нибудь другого это прозвучало бы дешевым одноразовым пустозвонством, достойным какого-нибудь воскресного проповедника-спекулянта, пускающего фальшивую слезу: «Да восплачем же все вместе, дети мои!» Но Маккафри был действительно хорош, и его слова несли убежденность человека, выполняющего священную миссию.

– А позволено ли будет спросить, – любезно осведомился он, – почему вы вдруг решили отойти от дел?

– Решил малость сбавить темп, преподобный отец. Настала пора переосмыслить собственные ценности.

– Понимаю. Подобное переосмысление чрезвычайно полезно. Однако я надеюсь, что вы не оставляли свою профессию слишком надолго. Нам нужны хорошие специалисты в вашей области.

Маккафри по-прежнему проповедовал, но теперь совмещал это с тем, что исподволь поглаживал по головке мое профессиональное эго. Теперь становилось ясно, почему всякие шишки большого бизнеса прониклись к нему такой горячей любовью.

– Вообще-то я уже начинаю скучать по работе с детьми, потому-то и решил на вас выйти.