Он убил меня под Луанг-Прабангом. Ненаписанные романы

…И тем не менее тучи над его головой сгущались; после того как Сталин вписал в показания героя гражданской войны Серебрякова: «шпионы готовили террористический акт против выдающегося ленинца товарища Берия», народный комиссар внутренних дел, «совесть партии» Николай Иванович Ежов понял: вот он, конкурент!

И – отдал приказ на арест Берия.

Будучи от природы человеком узкого кругозора, истинный выдвиженец Сталина, в партию вступил после Октября, опыта борьбы не имел, – пытки ленинцев в подвалах не в счет, садистские развлечения, а не опыт, – Ежов отправил ордер на арест наркому внутренних дел Грузии Гоглидзе.

В тот же час Берия, меняя маршруты своего поезда, составленного из четырех «пульманов», выехал в Баку, оттуда – потаенными ветками – рванул к Москве: зеленый свет дал Каганович: не мог простить Ежову убийства братьев, боялся за себя, понимая, что на очереди все те, кто знал Сталина до Революции.

(Об одном из героев моего романа «Бриллианты для диктатуры пролетариата» – Савельеве-Шелехесе Лазарь Моисеевич заметил, странно усмехнувшись: «Чистый был человек, тоже попал в нашу мясорубку, мог бы работать и работать, настоящий большевик».

Сказав про «мясорубку», Каганович показал своими большими руками, как вертелись эти жернова, в которых хрустко перерезались шейные позвонки братьев, жен, ближайших друзей, героев страны, подвижников революции; сказав так, он, вздохнув, усмехнулся, хотел что-то добавить, но – внезапно замкнулся.)

В Москву Берия приехал в час ночи, подгадал, что Сталин еще в Кремле – текущую работу закончил, готовится к завтрашнему дню; Берия запомнил, как в Тбилиси, в двадцатых, в день их первой встречи, проводив его в особняк, поинтересовался, когда делать завтрак и что приготовить для работы, Сталин усмехнулся: «Бог даст день, Бог даст пищу… Тут не работать надо, а пахать… Всю Грузию надо – после меньшевиков с их паршивой независимостью – перепахивать: с потом и кровью… Ишь, почему я не говорю с ними по-грузински?! – вдруг обратился он к какому-то невидимому собеседнику. – Пусть сами учат русский! Не захотят – заставим; откажутся – перестреляем; насилие – в определенных ситуациях – тоже путь к счастью…»

Из Москвы Берия практически не уезжал – был назначен заместителем Ежова, постепенно перевел сюда свою гвардию – Меркулова, Деканозова, Гоглидзе, братьев Кобуловых, – с ними как за каменной стеной; расстрел Ежова провел спокойно: малыш метался по камере, молил о встрече с «дорогим Иосифом Виссарионовичем», был быстр, как зверь, пули, казалось, его не брали, хотя «сталинка» сделалась бурой и ощутимо теплой от крови…

Провел несколько показательных процессов против ежовцев, расстрелял «врагов народа, нарушавших социалистическую законность, поднимавших руку на лучшие ленинцев», выпустил из тюрем около семи тысяч человек; в стране пошли разговоры: «что значит пришел человек Сталина! С ужасом тридцать седьмого покончено раз и навсегда, правда восторжествовала!»

Никто, правда, не знал, что накануне его назначения наркомом расстрельщики работали днем и ночью, подчищали камеры, уничтожая тех, кто не станет молчать, когда выпустят…

Затем Берия перенес свою деятельность за рубеж: организовал убийство Троцкого, вызвал из Германии всех советских разведчиков и расстрелял их в подвале – даже не допросив: надо было крепить дружество с Гитлером не словом, но делом; запретил Шандору Радо все контакты с его друзьями-антифашистами в Европе.

(Шандор Радо, руководитель советской разведывательной группы в Швейцарии, передававший в Москву, Берия, сообщения о том, что говорил Гитлер на совещаниях в Ставке через час после того, как Кейтель объявлял заседание закрытым, был арестован на московском аэродроме.

– Я ведь в «шарашке» сидел, – рассказывал мне Радо, – Солженицын человек весьма талантливый, но его же среди нас не было, в «шарашке» держали только членов партии, ученых с мировыми именами. Берия к нам приезжал довольно часто, кое с кем из зэков здоровался за руку, интересовался работой, особенно слушающей техникой, так что наивные включения ваших свободолюбцев, пускавших на всю мощь радио, чтоб их не записали, уже тогда были фикцией: мы научились отделять шепот говоривших крамолу от музыки или голосов дикторов… Берия высоко оценил нашу работу – прибавил питание, приказал продавать не только маргарин, но и сливочное масло.)

Отправил послом к Риббентропу своего старого и верного друга Деканозова; немедленно сажал тех, кто осмеливался говорить о возможном нападении нацистов: «Я не разрешу травмировать Хозяина паникерскими разговорами маловеров!»

Именно он в ночь на двадцать третье июня арестовал военных, которые должны быть объявлены виновниками нашего отступления, – ими оказались как раз те, кто бил тревогу по поводу неминуемости агрессии: Рычагов, Смушкевич, Штерн, Мерецков.