Он уходя спросил

– Ну коли так, извиняйте. – Головня поднялся. – Идем, ребята, народ на митинг собирать. Расскажем людям, как ихних представителей харей об стену возют.

В дверь коротко постучали. Вошел невысокий, упругий крепыш с румяным, улыбчивым лицом и маленьким вздернутым носом.

– Извиняюсь, Алевтина Романовна, припозднился. Решал один вопросец. – И осклабился, повернувшись к рабочим. – А вы уж тут как тут, воронье? Налетели?

Я удивился. Человек был мне знаком. Служил унтер-офицером в сыскной полиции, на хорошем счету, особенно отличался при аресте опасных преступников.

Быстрый взгляд скользнул по собаке, задержался на мне, но в темных очках Лихоносов меня, кажется, не узнал.

Члены комитета разом поднялись, их лица стали напряженными.

– Ты это брось, Лихоносов, – сказал Головня. – А то как шумнем через окно, рабочие набегут, не выдадут.

– Зачем? – удивилась Хвощова. – Я же не отказываюсь от переговоров. Просто нет смысла обсуждать конкретные вопросы со всем комитетом. У вас свои проблемы, у фосфорных свои. С них, пожалуй, и начну. Оставайтесь здесь, Клычков. А вы двое пока посидите в приемной. Обещаю: всех выслушаю.

– Никуда мы не выйдем! – взмахнул кулаком Головня. – Мы порешили: переговоры вести только сообча.

– «Сообча» будете водку пить, – отрезала хозяйка. – А я на пустые препирательства свое время тратить не стану. Или будем разговаривать по делу, с каждым, или проваливайте, но пеняйте на себя. Вы меня знаете: я на силу отвечаю силой. Скорее закрою фабрику, чем сдамся.

– Айда отсюда, ребята, – махнул рукой Головня. – Стачка так стачка.

Но Клычков не тронулся с места.

– Погодь, Михеич. Ты как хочешь, а я послушаю. У моих у всех семьи. С голоду им что ли подохнуть?

– Троха, паскуда, ты же слово давал! – ахнул сивоусый, но Лихоносов подкатился к нему, взял за локоть и очень быстро, ловко повел к двери, ласково приговаривая:

– Не серчай, Иван Михеич, мирком да ладком оно всегда лучше.

Коренастый бородач, потоптавшись, последовал за ними.

– Как же ты, Клычков, с ними стакнулся, а? – горько молвила Хвощова брюнету. – Совесть у тебя есть? Ведь каждый месяц получаешь сколько уговорено.

– Алевтина Романовна, нельзя мне было поперек всех идти! – взволнованно щипая усишки, стал оправдываться брюнет. – Не то переизберут меня, и дело с концом. Головня большую силу взял!

Я наблюдал за этой сценой с интересом. Так вот какова закулиса взаимоотношений капитала с наемной рабочей силой!

То, что властная Алевтина Романовна, в отличие от большинства фабрикантов, позволяет рабочим выбирать комитет, теперь объяснилось. Гораздо удобнее решать конфликты не с возбужденной толпой, а с несколькими людьми. Особенно, если кто-то из них у тебя в кармане.

– Ладно. С тобой мы потом договоримся. Выйди через ту дверь во двор. Объяви рабочим, что переговоры идут и что ты для своих фосфорных уже выбил из меня наценку… По десяти копеек за кубосажень. Ступай.

В кабинет вернулся Лихоносов.

– Не сбегут? – спросила Хвощова.

– У моих ребят навряд ли. Которого запускать?

– Следующим – Смирнова, но пусть пока помаринуется. С Головней разговаривать бессмысленно. Мое терпение закончилось. Он как мозоль. Пришло время ее срезать.

Лихоносов кивнул:

– И я того же мнения. По какой степени прикажете? Первой мало будет. Тут нужна вторая или даже третья.

– Потом обсудим, – ответила Алевтина Романовна, оглянувшись на меня. – А сейчас вот что. Пока твои этих двоих здесь держат, пойду-ка я по цехам пройду, с рабочими потолкую. Ты со мной не ходи. Не хватало еще, чтобы они думали, будто Хвощова их боится. А вы, – это уже мне, – от аппарата не отходите. Если что – сразу за мной. Всё брошу, прибегу.

Когда мы остались вдвоем, Лихоносов щелкнул каблуками:

– Здравия желаю, ваше высокородие.

Выходит, все-таки узнал.

– Вы тоже к нам по забастовочному делу? Вроде оно не по вашей части? Или на повышение пошли?

– Нет, тут… другое, – ответил я. – Ты-то как тут оказался? В чем твоя служба?

Он охотно стал объяснять.

– Служба у меня очень хорошая. Алевтина Романовна позвала начальником «Заста», это «Заводская стража». Подобрал ребят, тоже из полиции, молодец к молодцу. Мы называемся «заступники». Рабочая сволочь – как стадо овец. Без овчарок может взбелениться, всё вокруг вытоптать. Хвощова – великая женщина. Вот кому министром быть. Кого надо погладит, кого надо – под нож пустит. У нее никогда фабрика не встанет, хоть весь Питер забастуй. Нипочем она этого не допустит.

– «Под нож» – это, надеюсь, в фигуральном смысле? – строго спросил я. – Что за степени, про которые вы говорили?

Лихоносов нахально улыбнулся.

– Вы, Василий Иванович, лучше не спрашивайте. Я вам отвечать не обязанный. Может, я и не статский советник, но жалованье побольше вашего получаю.

Сказал с торжеством, с вызовом. Вероятно, отставному унтеру было приятно, что он может этакое заявить прежнему начальнику, поглядеть на него свысока.

Да вскрикнул:

– Ой!

Это бесшумно подошел Видок, взял наглеца зубами за штанину. Не любил, когда с хозяином невежливо разговаривают.