Она доведена до отчаяния

– Боже мой, – воскликнула я. – Мистер Пуччи!

Я обняла его сильнее, чем надо: косточки у него были не прочнее птичьих.

Он разглядывал меня, отодвинувшись на расстояние вытянутой руки.

– Ты прекрасно выглядишь, – сказал он.

На это я даже не стала отвечать.

– Как школа?

– О, школа на прежнем месте, – улыбнулся он. – Мои соболезнования о кончине твоей бабушки. Мне будет не хватать ее рождественской открытки в этом году.

– Какой открытки?

– Она же регулярно поздравляла меня открыткой с самого твоего окончания школы. Держала меня в курсе твоих разнообразных занятий. – Он улыбнулся Данте: – Вермонт очень красивый штат. Мы с приятелем каждый год ездим туда смотреть на листопад.

– Гарри? – вспомнила я. – Вы с ним по-прежнему живете вместе?

Мистер Пуччи залился краской и кивнул.

Мне вспомнилось лицо его любовника, их квартира и то, каким виноватым мистер Пуччи выглядел в тот день, когда я заявилась без звонка.

– Да. Ну что… – Мистер Пуччи пожал руку Данте и еще раз сказал мне, как ему жаль.

Я смотрела, как он вышел в вестибюль.

– Бывший учитель? – спросил Данте.

– Извини, я сейчас, – сказала я.

Пучеглазый придерживал для него дверь.

– Мистер Пуччи, подождите! – позвала я. – Я вас до машины провожу.

Пять минут мы говорили ни о чем. И только звук мотора его машины напугал меня достаточно, чтобы начать.

– Извините, если я поставила вас в неловкое положение, упомянув о Гарри.

– Нет, нет, не ерунди.

– Он был так любезен со мной, когда я пришла к вам домой. Господи, как у меня наглости хватило впереться без приглашения!.. Гарри поставил мне пластинку Билли Холидей, пока мы вас ждали. У вас тот автомат еще играет?

Он кивнул.

– Мистер Пуччи, понимаете, я всю панихиду просидела, глядя то на бабушку, то на ее подружек из церкви с желанием извиниться, да только вот не перед кем. Данте даже не знает о… Я хочу сказать, для меня очень важно, что вы сегодня приехали и что были мне другом, помните, товарищем, когда я была в таком раздрае. Простите меня, что…

– Позволь у тебя кое-что спросить, товарищ, – перебил он. – Где ты была, когда застрелили президента Кеннеди?

– Ну как, в Сент-Энтони. Мисс Лилли прервала контрольную по правописанию, чтобы сделать объявление.

– А меня эта новость застала за кухонным столом в доме матери, когда мы с двоюродным братом Домиником ели pasta e fagioli[29].

Я смотрела на него, ожидая объяснений.

– А где ты была, когда Нейл Армстронг высадился на Луну?

– Вы же знаете! С вами. Мы сидели на диване в бабушкиной гостиной. Это случилось на следующий вечер после маминой гибели. Вы еще принесли мне африканскую фиалку.

– Точно, – подтвердил он. – Абсолютно точно. Поэтому всякий раз, как кто-нибудь упоминает об убийстве президента Кеннеди, я думаю о моем кузене Доминике. А стоит кому-то упомянуть высадку на Луну, я вспоминаю о тебе. У нас с тобой пожизненное заключение в камере на двоих, товарищ. Так распорядилась судьба, и ни ты, ни я ничего с этим поделать не можем. Извинения приняты.

На этом он уехал.

Данте спал в ту ночь на водяном матрасе. Наверху, в бабкиной комнате, я прикрыла дверь и надела ночную рубашку. Стены сплошь покрывали римские папы и святые. Статуэтки Иисуса и Иоанна Крестителя смотрели на меня.

В верхнем ящике комода нашелся маленький флакон святой воды, носовые платки, нитроглицерин для бабушкиного сердца, а у задней стенки я нашла конверт с моими детскими фотографиями. Снимков моих тучных дней не было – бабушка тоже не желала никаких свидетельств. Ее хорошие красные четки лежали в бархатном футляре.

Без всякого предупреждения одно памятное мгновение, которое я разделила с бабушкой, нахлынуло с такой силой и так неожиданно, что у меня заболело за глазами. Это случилось сразу после того, как она узнала об изнасиловании. Мама была на работе, а я вернулась домой из школы. Жалюзи были опущены, чтобы солнце не пекло. Бабушка включила настольную лампу и сообщила, что хочет открыть мне тайну своих особых четок.

– В них есть секрет, – сказала она. – Я прибегаю к нему, когда дела совсем плохи.

Она сдвинула заднюю пластинку полого металлического распятия и взяла меня за руку. Когда она наклонила крест, крошечный, цвета ржавчины обломок выпал из него мне в ладонь.

– Что это? – спросила я.

– Камушек с дороги, по которой Иисуса вели на распятие. Положи между пальцами и покатай вот так. От этого становится легче на душе. Я оставлю тебе четки на пару дней, вдруг тебе захочется почитать молитвы или потрогать камушек из-за того, что он с тобой сделал.

Я сделала все возможное, чтобы до них не дотрагиваться. Через несколько дней четки снова исчезли. Моя память всегда настаивала, что бабка была отстраненной и непрощающей насчет меня и Джека, и вдруг, снова без всякого предупреждения, вспомнился этот момент.

Я прислушалась к Данте, затем поднялась и на всякий случай заперла дверь. Снова сев на кровать, я сдвинула ногтем пластинку на обороте распятия. Камушек был на месте – осколок гальки, твердый и красный.