Она доведена до отчаяния

Лицо, выражающее глубокое внутреннее волнение, напомнило мне другую картину, которая висит в бабкиной гостиной – Иисус, печальные глаза заглядывают вам прямо в душу, святое сердце обнажено. Мольба: слово из молитвы, которую я когда-то выучила. Лицо Данте умоляло меня.

– Знаешь, а можно ведь и не скармливать тяжким трудом доставшиеся денежки большому бизнесу!

Я обернулась, судорожно засовывая полароидные снимки в карман жакета. Маленькая Наоми сидела между стеной и урчащей сушилкой.

Она встала и вынула из кармана комбинезона упаковку спичек.

– Вот, я сейчас тебе покажу.

Оторвав картонную полоску, она вставила ее в щель для мелочи на стиральной машине и слегка нажала. Послышался тихий щелчок, гудение, и в барабан полилась вода.

– Спасибо, – поблагодарила я. «Наоми не могла разглядеть фотографии с того места, где она сидела», – говорила я себе.

– Не обязательно становиться жертвами «Дженерал Электрик» и энергосбыта.

Она снова села и начала читать.

Меня тянуло снова рассмотреть фотографии, но хотелось и продолжить разговор.

– Извини, – сказала я, – ты же летом была в Вудстоке?

Наоми отложила книгу.

– Да. Это было так офигенно, так свободно от предрассудков! Невероятно.

– Ты случайно нигде там не видела молодую пару с девочкой лет двух? У нее кудряшки, как у Ширли Темпл. Парень высокий и тощий.

Наоми рассмеялась.

– Понимаешь, в Вудстоке не воспринимаешь людей как индивидуальности. Мы превратились в нечто единое, в массовую величину.

– О, – протянула я, – понятно.

Должно быть, Наоми почувствовала мое огорчение.

– Зато я стояла через два человека от Джони Митчелла в очереди в туалет, – сказала она.

– Джони Митчелл пользовался общими туалетами?!

– Ну да! Смысл был в том, что мы все едины. Ты, я, Джони и твой высокий тощий друг – общество равных, живущих на маленькой планете. Это было так кайфово и очень политично!

– Да, – согласилась я, – ясен пень, было.

Наоми странно поглядела на меня и улыбнулась.

– Слушай, ты же здесь еще побудешь? Я хочу взять кое-что в своей комнате. Только никуда не уходи!

Она шумно вылетела из дверей и побежала вверх по ступенькам.

Я снова достала фотографии Данте. Я теперь к нему ближе, чем Киппи, хотя ни он, ни она об этом не догадываются. Фотографии как-то связали нас, привели нас двоих в новую точку отсчета. Я вплотную подобралась к тайне, ключ к которой утратила после Джека: как женщины могут любить мужчин, как может нравиться мужское тело. Руфь стонала от удовольствия в ту ночь на полу с Ларри. Я подумала о маме, стоявшей голой перед зеркалом после того, как папа ее бросил, – держа свои груди на весу и тоскуя об отце. Как по-дурацки она вела себя со своими кавалерами…

Наоми вернулась с косячком цвета лаванды.

– Хочешь словить кайф? – спросила она.

События развивались стремительно – я на пороге потенциальной дружбы! Голый Данте у меня в кармане!

Наоми поводила косячком у меня перед носом – вправо-влево, как работает дворник автомобиля.

– Кажется, биологичка что-то говорила об отмене сегодняшнего урока, – сказала я.

– Ну так и давай. Слишком хороший день, чтобы здесь сидеть, на пыль смотреть.

Я еще никогда не ходила за общежитие. Пройдя мимо мусорных контейнеров и поварят, куривших подобранные на парковке окурки, мы поднялись на длинный пологий холм. Под ногами похрустывал побуревший луговой мятлик, побитый морозом. В лучах полуденного солнца клены стали густо-бордовыми и желтыми, как яичный желток.

Косячок был плотнее и ровнее, чем у Ларри. Подражая Наоми, я несколько раз затянулась короткими, отрывистыми затяжками, и тело стало таким легким, что меня просто-напросто могло сдуть ветром и понести над кромкой мертвой травы.

Наоми улеглась на сухую траву. Ветер трепал ее широкие штанины.

– Пол Маккартни воскрес из мертвых, – сообщила я. – Только что шутил в новостях. Все это был глупый розыгрыш.

– Знаешь, в чем проблема «Битлз»? Капитализм ужалил их в самое сердце. Они действительно мертвы, все четверо, и шутку сами придумали.

– Да, но…

– А что, очень передовая концепция, – улыбнулась Наоми, оглядываясь вокруг.

– Смерть?

– Воскресение.

Мы помолчали. Наоми заговорила о социализме.

Я не слушала. Раз возможно воскресение, значит, возможен и Бог. Богом может оказаться кто угодно – Данте, или Джон Леннон с его сумасбродствами, или вообще кто-то абсолютно заурядный – покупательница суперетты с локонами от бигуди, старик, от которого пахло чесноком в автобусе. Богом может быть даже лаборант с киноустановкой в школе Истерли – человек, нажатием кнопки запускающий жизнь в обратном порядке.

Я представила, как Дотти отрывается от меня с поцелуем. Как я еду обратно на Род-Айленд в автобусе «Грейхаунд». Как мама прыгает в свою безопасную будку. Как грузовик Артура Мьюзика стремительно удаляется от нас задним ходом.

Сунув руку в карман, я нащупала края полароидных снимков, ответ на эту жутковатую загадку – как женщины могут любить мужчин, как мужчины могут не издеваться и не запугивать женщин. Воскресение: какое красивое слово.

Наоми тронула меня за локоть.

– Эй! – сказала она. – Смотри!