Она доведена до отчаяния

– Ты даже в одной комнате с ней оставаться не захочешь, когда я тебе скажу. Это было реально грязно.

– Не могу.

– В первую неделю, когда ты приехала, было так здорово! Я могу заехать за тобой на машине брата – он всегда ее оставляет, когда ему надо в национальную гвардию. Если захочешь, можем куда-нибудь поехать поесть. В какой-нибудь ресторан. Не говори сейчас ни да, ни нет. Скажи – может быть.

Я ждала.

– Долорес, – сказала она, – я люблю тебя.

Меня охватил страх. Джек Спейт снова щекотал меня на своем крыльце.

– Я тебя очень сильно люблю.

– Мне пора. До завтра.

Только вот завтра я ее не увижу. Я останусь в своей комнате и запрусь на замок. Если она попытается войти, я настучу на нее начальству.

– Почему ты со мной так? Та неделя была лучшей в моей жизни. Мне очень хочется снова потанцевать с тобой!

– Ты слышала новость? – перебила я. – Пол Маккартни умер!

– Клянусь Богом, Долорес, я о тебе все думаю и думаю… – В трубке раздались странные отрывистые звуки. Плач. – Я имела в виду, что люблю тебя как подругу, вот и все. Не пойми меня превратно. Мы с тобой так похожи. Кто обратит внимание на пару толстушек?

Я повесила трубку.

В туалете было пусто. Я закрылась в кабинке. Меня так трясло, что унитазное сиденье подо мной трещало.

Когда я вернулась в комнату, все уже разошлись. Киппи стояла в темноте, играя с мигающим огоньком свечи.

Я ожидала увидеть ее злость, но когда плюхнулась на матрас, Киппи подошла и присела рядом.

– Ты вспомнила свою маму, да? – спросила она. – Поэтому ты так расстроилась?

Я держала мамину картину с летающей ногой у себя в шкафу и не собиралась обсуждать с Киппи эту тему.

– Ты сказала, она погибла в автоаварии. Расскажи мне об этом.

– Ее сбил грузовик на шоссе. Я не хочу…

– Это очень тяжело, – вздохнула Киппи и обняла меня за плечи. – Я сегодня чувствую к тебе особенную близость, Ди.

Дотти ее оболгала. Я убеждена, что Киппи ничего плохого не говорила.

– Я ведь не плохой человек, – произнесла я, думая об украденных у нее письмах. Интересно, а если заклеить конверты и подсунуть ей все скопом? Можно обвинить в задержке почту.

– Я знаю, что ты не плохая, – сказала Киппи. – Можно тебя кое о чем попросить?

– Да, – ответила я. – О чем?

– Завтра постираешь нам темные вещи?

На следующий день пришло новое письмо от Данте, толще, чем обычно, и в большем конверте, с пометкой «Хрупкое/Не сгибать». Я сунула его в корзину с грязной одеждой – моей и Киппи – и пошла в подвал (в полдень это было безопасно – по графику в это время Дотти мыла третий этаж).

Арт Флеминг подался к камере и объявил последнюю категорию «Рискуй!»: человеческая анатомия.

– Маленькая бороздка между носом и верхней губой, – сказал он.

Победительница нахмурилась. Сразу было видно, что она поставила кучу денег и не знает ответа, и сейчас ее отправят восвояси под аплодисменты зала, вручив в качестве утешительного приза энциклопедию Гролье. Я подошла и переключила канал.

В новостях Пол Маккартни с усмешкой показал в камеру свежую газету, после чего ущипнул себя и сообщил журналистам – больно, стало быть, пока живой. Я выключила телевизор.

Киппи обещала в этот раз дать деньги на стирку, но она потратила все свои четвертаки на газировку. У нас на двоих набрались две кучи. Я сложила все темное и стиральный порошок в барабан и включила цикл.

Конверт Данте лежал в корзине среди белого белья. Я открывала клапан как можно аккуратнее.

Полароидные снимки были в отдельном, меньшем конверте, прикрепленном скрепкой к письму: пять снимков Данте, стоя и сидя, совершенно обнаженного.

Экспрессия этих фотографий поразила меня, будто громом. На одном Данте поставил руки на пояс, на другом закинул за шею – согнутые локти имитировали крылья. Волосы на лобке и под мышками казались черными и резко выделялись на фоне белизны тела – такого сияющего, будто в нем горела лампочка.

В письме он рассказывал, как запер дверь, пока сосед по комнате был на занятиях, и поставил фотоаппарат на кипу книг на стуле. «Не заняться с тобой любовью в ту ночь было самой большой ошибкой в моей жизни. Больше я ни о чем не могу думать. Надеюсь, эти фотографии упрочат наши намерения. Я искренне и глубоко тебя люблю».

Я вспомнила подрисованную фотографию в учебнике по религии в Сент-Энтони: грязная картинка шокировала и одновременно просветила меня. Но в полароидных снимках Данте не было ничего порнографического. Его лицо с отрезанным на нескольких снимках лбом сохраняло то же выражение внутренней борьбы, что и в выпускном альбоме, – лицо почти святого. Его позы говорили о том, что он предлагает свое тело, просит, а не принуждает, не разрывает и не вторгается, как Джек Свинья Спейт. «Все мужчины свиньи», – сказала я Руфи. «Не все», – возразила она. На одном из снимков Данте сидел на краю кровати, держа себя внизу, предлагая его. Каким-то образом это получалось у Данте вежливо.