Она доведена до отчаяния

– Мы с ней совсем одинаковые, не правда ли, Мо? – На секунду я решила, что вернулся брат Дотти, и оглянулась, но сообразила, что она говорит с аквариумом.

Мы ели креветок и жареную картошку пальцами прямо из картонных контейнеров, молча двигая их взад-вперед по столу. Дотти вытянула несколько переплетенных между собой креветок и, запрокинув голову, погрузила весь ком себе в рот. Мои пальцы были испачканы жиром и кетчупом. Я ела жадно и быстро. Мы выпили по две банки пива.

Дотти громко рыгнула от пива и засмеялась.

– На десерт у меня сливочное мороженое с прослойкой, – сказала она. – Сейчас хочешь или попозже?

– Покажи мне других рыбок, – попросила я.

В гостиной был телевизор побольше и тяжелая зеленая мебель.

– Вот мои неончики, – похвасталась Дотти. – Правда, красавцы?

Неоны хаотично метались в аквариуме – нервные цветные точки и тире. На стене висела раскрашенная картинка с парусными лодками. В пластмассовую рамку втиснута фотография малыша в жилетке и с галстуком-бабочкой, с улыбкой, как у больного синдромом Дауна. Дотти перехватила мой взгляд.

– Какой из неонов тебе больше нравится? – спросила она. – Выбирай.

Я заглянула в аквариум и попыталась ответить.

– Не знаю. Эта, наверное. – Когда я снова подняла глаза, снимок с ребенком исчез.

– Поверить не могу – неужели ты у меня в гостях? – повторяла Дотти.

Она вывалила мороженое в деревянные миски для салата и налила сверху черничного бренди. Упаковку с мороженым она оставила на столе, и мы брали добавку ложками.

– Дотти, – начала я, – что там Киппи говорила? Гадости, которые ты слышала от нее обо мне? Ты обещала рассказать.

Дотти сперва не ответила, затем посоветовала мне забыть и не спрашивать.

– Значит, ничего не было? Ты все выдумала?

– Она сказала, если ты ей когда-нибудь начнешь нравиться, она достанет пистолет и застрелится.

У меня на глазах выступили слезы.

– Кому она это говорила?

– Не думай о ней. Думай о нас.

Дотти встала и включила телевизор, затем подошла к своим пираньям и бросила им еще кусочек креветки.

– Хочешь еще пива? – спросила она, взявшись за ручку холодильника. – У меня много.

На танцполе Киппи стояла и смеялась, глядя, как Эрик имитирует изнасилование. Неужели она присутствовала в комнате, когда он уничтожал мои вещи?

– Я уже пью второе пиво, вот.

Я взяла бутылку.

По телевизору показывали новости: Никсон, война, Луна.

– А кто тот малыш на снимке? – спросила я.

– На каком снимке? – переспросила Дотти. – А, ты его не знаешь.

– Это твой родственник?

– Можно и так сказать.

– Племянник?

– Мой сын.

– У тебя… о Господи! А где он?

– Нигде. Он умер.

Она встала и переключила телевизор на другой канал. На меня она не смотрела.

– Хочешь еще чего-нибудь? Может, радио послушаем? По телевизору в субботу ничего хорошего не бывает.

– Ты была замужем? – спросила я.

Дотти развернулась ко мне всем корпусом:

– Слушай, не порти вечер, а? Все может быть так прекрасно…

– Что – все?

– То, что ты здесь. То, что ты мне позвонила.

– Но отчего он умер? – спросила я.

Дотти не ответила, уставившись в телевизор. Репортер стоял на пляже Кейп-Кода на фоне двух мертвых китов. Киты выбрасывались на берег без причин или по какой-то скрытой причине, которую ученые не могли разгадать. Эксперты были в недоумении.

– Это к лучшему, что он умер, – ответила она наконец. – Я его в пятнадцать родила. У него было столько заболеваний, что и не выговорить. Его забрали под опеку государства.

– А как его звали?

– Майкл. Но я звала его Бастер[18]. – Дотти выключила телевизор. Снаружи в доме хлопнула дверь, и в аквариумах колыхнулась вода. – Я сразу поняла, что с ним что-то не так. Всю беременность знала. Я тогда мало что понимала, но это нутром чуяла.

Я прикурила одну из ее сигарет и подала ей. Лицо Дотти сразу обвисло, постарело.

– Он прожил дольше, чем они сказали. Перехитрил врачей. Говорили, он и полгода не протянет, а он прожил больше года. Год и два месяца. Иногда я на автобусе ездила его повидать. Мне позволяли взять его на руки.

Я подошла к раковине и начала мыть глубокие тарелки из-под мороженого, думая об Энтони-младшем, смерть которого навсегда изменила маму и всю нашу семью. Картина была последней настоящей частью мамы, которая у меня еще оставалась.

Дотти подошли сзади и обняла меня за бедра, пристроив подбородок между шеей и плечом.

– Привет, – сказала она. Я ощутила это слово дыханием на своей шее.

Я окунула тарелки в мойку.

– Тебе понравился ужин?

– Да, спасибо. Давай заплатим пополам.

– Я угощаю, – Дотти вытянула руку и принялась водить по моему животу кончиками пальцев. У меня задрожали руки, отчего мойка заходила ходуном.

– Я люблю тебя, Долорес, – прошептала она.

– Неправда, – засмеялась я.

– Правда.

Я с трудом сглотнула и попыталась сосредоточиться на ярких флаконах на подоконнике: «Пайн-сол», «Хлорокс», «Олл», «Джой»…

Дотти потерлась животом о мою спину и задницу мягко и вопросительно – не как Эрик в своем «танце». Совсем не так, как Джек. Ее пальцы двинулись внутрь моих бедер.

– Слушай, я не хочу, чтобы ты… – заговорила я.

– Нет, хочешь.

– Нет, не хочу.