Она доведена до отчаяния

– А почему нет? – спросила Дотти. Ее пальцы не останавливались. – Две толстушки. Какая разница?.. Мы с тобой одинаковые. Я могу доставить тебе такое удовольствие – я знаю, где нужно трогать. И как.

– Нет, правда… Понимаешь…

Она развернула меня к себе и медленно приблизила губы к моим губам. От ее волос пахло жареной картошкой и сигаретным дымом. Это был такой мягкий поцелуй, что я его позволила.

– Это все не важно, – сказала она. – Две большие толстые мамаши. Никому нет дела.

Она права. На нас всем наплевать. Нас по-любому ненавидят.

Я тоже поцеловала Дотти. Поцеловала ее одиночество и собственный страх. Поцеловала ту ее часть, которая вышла на свет тем маленьким несовершенным мальчиком.

Ее язык оказался у меня во рту. Пальцы потянули за пояс джинсов. Дотти расстегнула молнию.

– Давай, – произнесла она. – Мы здесь одни. Никому нет дела. Будет приятно.

Спальня Дотти была чистой и полупустой. Аквариум стоял на краю стола рядом с кроватью – рыбы-ангелы скользили внутри куба воды. Я смотрела на них через плечо Дотти, пока она нас раздевала – сперва меня, затем себя. Она положила руки на мои плечи, и я, повинуясь давлению, присела на кровать. Дотти села рядом. Кровать заскрипела от нашего веса.

– Сперва ты меня, – попросила она.

Дотти взяла меня за руку и начала водить моим кулаком себе по бедрам с внутренней стороны. Разжала мой кулак. Волосы у нее на лобке казались шелковистой щетиной.

Она расставила ноги. Ее пальцы двигали моими пальцами вверх и вниз, вверх и вниз, едва касаясь плоти. Ее рука упала, и я продолжала сама. Она легла на постель и закрыла глаза. Все это не важно. Это просто движение, влажное и теплое, снова и снова.

Дотти тяжело задышала носом, сжав губы.

– Не останавливайся! – крикнула она, когда я замерла. Я продолжила, а она ругалась и дергалась, зажимая мою руку между ногами. Ее тело сотрясло нас обеих, сотрясло кровать. Расслабилось и снова содрогнулось.

Я убрала руку. Она онемела и казалась большой, как лапа.

Дотти наклонилась и поцеловала меня у локтя, проведя пальцами по моим волосам. Затем она встала с кровати и опустилась на колени передо мной, будто собираясь молиться.

Кончики пальцев Дотти скользнули по моим ляжкам, кончик языка ткнулся в колено.

– Это будет так приятно… – говорила она. – Так нежно…

Это было неловко и грязно – с ее руками и губами, елозившими по мне внизу. Но – нежно, как она и обещала. Немного глупо. Никому нет дела.

Я закинула голову, свесившись с края кровати, позволив себе отдаться ощущениям. Ее рыбки плавали в верхней части аквариума. Одна желтая, другая серебристая. Долорес. Они меня успокаивали, обгоняя друг друга в каком-то жидком танце… Никому нет до нас дела. Так почему же это кажется неправильным? Почему мне нехорошо от того, что я чувствую? Кровать и Дотти исчезли, ее прикосновения стали прикосновениями Ларри. И Данте. В душе настал абсолютный покой и мир – я плыла, потеряв вес. Я была Руфью, расцветавшей от удовольствия, даримого Ларри. Ощущения росли внутри меня – серия приятнейших взрывов, которые не прекращались, да я и не хотела, чтобы они прекращались…

Дотти рухнула на матрас и вытерла лицо о простыни. Не без труда она перевернулась на спину, и мы лежали бок о бок, животами вверх.

И молча смотрели в потолок.

– Дотти, – начала я.

Ее пальцы пробежались по моей руке:

– М-м?

– Ты любила отца своего ребенка?

Она засмеялась:

– Отцом стал один из парней на поле, где я ошивалась. Они разрешали мне сыграть с ними в футбол, если я потом им дам. Или отсосу. Я потом с двумя-тремя уходила в лес. Они были старше, но боялись идти по одному. Стояли вокруг и смотрели. Острили на мой счет прямо посреди процесса.

Мне захотелось, чтобы она замолчала.

– А мне было наплевать. Я смеялась над ними. Иногда я заставляла их покупать мне содовую или еще что-нибудь, прежде чем дать, – Дотти потерлась о мое плечо, затем потянулась и выключила лампу. Сперва она ворочалась, потом затихла. Ее дыхание стало предсказуемо-ровным. С каждым ее вздохом мы обе то приподнимались, то проваливались.

– Мы киты, – вслух сказала я.

Я ожидала ответа, но Дотти молчала.

В темноте, рядом со спящей, мой прояснившийся разум прокручивал события дня. «Ну, я ей устрою», – услышала я голос Эрика. Я представила его в нашей комнате, как он хватает мамину картину из шкафа и рвет ее, проламывает пинком. Он делает это снова и снова и не останавливается.

Я не могла спать и не могла просто лежать и слушать храп Дотти. Я вытянула руку – ту самую, которая делала ей это. Онемевшая рука до сих пор не вполне отошла. Она пахла ее сексом. Дотти обманула меня. Теперь я стала такой же, как она.

В кухне в ящике со столовыми приборами я нашла нож-пилу. Лучше боль, чем онемение чувств, подумала я. Боль станет облегчением. Я лишилась маминой картины, мне некуда пойти. Если Киппи когда-нибудь почувствует ко мне расположение, она достанет пистолет и…

Я приложила гофрированное лезвие к запястью и провела раз, другой – но легонько. На третий раз осталась царапина. Я ее скорее увидела, чем почувствовала. Тоненькая красная черта застала меня врасплох.