Она друг Пушкина была. Часть 1

Исполнились мои желанья,
Сбылись давнишние мечты:
Мои жестокие страданья,
Мою любовь узнала ты!
Себя напрасно я тревожил,
За страсть вполне я награждён;
Я вновь для счастья сердцем ожил,
Исчезла грусть, как смутный сон.
Так, окроплён росой отрадной,
В тот час, когда горит восток,
Вновь воскресает ночью хладной
Полузавялый василёк.

Следующее стихотворение «К N. N.»[331] близко по настроению, мыслям, чувствам к предыдущему. Оно раскрывает и тайну их сближения.

Когда душа изнемогала
В борьбе с болезнью роковой,
Ты посетить, мой друг, желала
Уединённый угол мой.
Твой голос нежный, взор волшебный
Хотел страдальца оживить,
Хотела ты покой целебный
В взволнованную душу влить.
Сие отрадное участье,
Сие вниманье, милый друг,
Мне снова возвратили счастье
И исцелили мой недуг…

Я думаю, вы уже догадались, кто была эта женщина. Конечно же, это наша Мата Хари — Каролина Собаньская. Нарисованный Бестужевым портрет соответствует её облику, всему тому, что мы знаем о ней, — красивая, ловкая, вкрадчивая и сердечная, умная и начитанная, с горящим, огненным взглядом. И ещё — то, о чём писал А. Раевский, что видел в ней Пушкин: всё в ней так просто и так мило! Полька, приехала в Петербург по тяжбе мужа. Ей необходимо распутать это обременённое неизвестными нам уголовными мотивами дело, чтобы наконец получить развод. Она действительно развелась вскоре — в 1825 году. Но семейные хлопоты — всего лишь предлог и для появления в столице, и для знакомства с Рылеевым. Цель у неё была иная, столь же высокая, как у Рылеева, — Патриотическое общество Польши поручило ей установить связь с петербургскими заговорщиками. Как видим, чтобы добиться этого, она даже пошла на связь с Рылеевым. Ей поэт посвятил ещё одно стихотворение — «В альбом T. С. К». Содержание его позволяет считать первым в этом лирическом цикле. Здесь ещё нет ни болезненных укоров совести, ни мук раздирающей душу страсти. Вместо интимного «ты» последующих стихотворных посланий присутствует вежливое «вы».

Своей любезностью опасной,
Волшебной сладостью речей
Вы край далёкий, край прекрасный
Душе напомнили моей.
Я вспомнил мрачные дубравы,
Я вспомнил добрых земляков,
Гостеприимные их нравы
И радость шумную пиров.
Я вспомнил пламенную младость,
Я вспомнил первую любовь.
Опять воскресла в сердце радость,
Певец для счастья ожил вновь…

Но вот незадача — исследователь творчества поэта Владимир Брониславович Муравьёв расшифровывает инициалы незнакомки как Теофилия Станиславовна. К Рылееву поступило тяжебное дело некоей Теофилии Станиславовны К. (фамилия не известна), — отмечает Муравьёв в комментариях к сборнику избранных произведений Рылеева. То же повторяет в своей книге о Рылееве «Звезда надежды». В общем-то, какая-то неувязка. Муравьёв называет имя и отчество этой женщины[332], не указывая фамилии. А это и выдаёт его с головой — он произвольно расшифровал инициалы в стихотворении Рылеева. Просто невозможно представить, чтобы престарелый М. И. Муравьёв, на которого ссылается автор, помнил эту даму не по фамилии, а по имени-отчеству. В тридцатых годах прошлого века в светском обществе обычно употребляли обращение к дамам по титулу и фамилии. Доказательством — дневник Долли Фикельмон. В некоторых, особенно польских, документах Текла-Каролина Собаньская фигурирует под своим первым именем — Текла. У её отца, как у всякого католика, тоже было несколько имён — Адам-Станислав-Лаврентий. Значит, на русский манер Собаньская могла величаться Теклой Станиславовной. Возможно, в конспиративных целях, она именно так и представилась Рылееву. Таким образом, инициалы стихотворения можно расшифровать как Текла Собаньская или Текла-Станислава-Каролина. Я убеждена — госпожа К. в рассказе Николая Бестужева и есть Собаньская.