Она друг Пушкина была. Часть 1

Ещё один Трубецкой — Иван Дмитриевич, троюродный брат Сергея Львовича Пушкина, камергер. В его московском доме Ольга и Саша Пушкины вместе с детьми Трубецких Николаем, Юрием, Аграфеной и Александрой учились танцам, веселились на знаменитых на всю Москву рождественских ёлках. Приятельские отношения со своими четвероюродными братьями и сёстрами Пушкин поддерживал до конца жизни. Сохранился карандашный рисунок в альбоме Н. Ф. Боде[75] «Бал у Трубецких 24 ноября 1834 г.» с именами изображённых на нём лиц. Среди них и Пушкин.

В Кишинёве Поэт общался с кн. Николаем Никитичем Трубецким, другом Новикова, воспитателем будущего генерала Инзова.

Всплыло имя и князя Александра Васильевича Трубецкого — автора воспоминаний о Пушкине и Дантесе[76]. Рассказ князя с очевидностью показывает: тогда, в канун дуэли Пушкина и после его смерти, он принадлежал к стану врагов Поэта. Нет, не мог он, да и никто другой из упомянутых выше представителей ветвистой фамилии Трубецких владеть пушкинским перстнем. Загадку могла разъяснить лишь сама обладательница заветного кольца. А она, как назло, долго не звонила мне.

Версия первая: кольцо — декабристское

Внучка Трубецкого не давала о себе знать. Я уже перестала надеяться на встречу с ней. Но она всё-таки позвонила — месяца через полтора после моего разговора с Разумовской. Мы договорились о встрече в небольшом венском кафе в центре города близ Альбертиноплатц. Очень высокая, не менее метра восьмидесяти, женщина. Рядом с ней я показалась себе козявкой. Кафе оказалось одним из тех «домашних» и вместе с тем респектабельных заведений, куда люди приходят выпить кофе, почитать лежащие на столиках подшивки газет, провести деловую встречу. За чашечкой кофе Варвара Александровна повела светскую беседу, пересыпая её сведениями из своей биографии. Она рассказала, что студенткой подрабатывала на жизнь манекенщицей. Что ж, вполне подходящая — она и теперь, в свои неполные пятьдесят, была хороша: тонкий точёной огранки профиль, тёмно-русые круто вьющиеся волосы. А осанка! Породистая осанка представительницы древней крови Гедиминовичей и Рюриковичей (по женской линии через князей Друцких-Соколинских) и столь же древний гонор! Она и не пыталась скрыть его — суждения её резки, безапелляционны, хотя по-светски умело смягчала их улыбкой. Но именно её улыбка была таким диссонансом к её милому лицу — она обнажала два острых, длиннее, чем остальные зубы, клыка. «А улыбочка-то у неё вампирская, — машинально отметила я. — Любопытно, пускает ли она в ход свои клычки?»

Впрочем, я не права, обвиняя её в наследственной надменности. Дед её, профессор Московского университета, магистр, крупнейший учёный-лингвист, Николай Сергеевич Трубецкой, по воспоминаниям современников, был типично русским интеллигентом — мягким, благородным.

Российский род Трубецких ведёт начало от князей Трубчевских (по вотчине — город Трубчевск в бывшей Орловской губернии). Юрий Никитич Трубчевский с женой, урождённой Салтыковой, и своим тестем в начале XVII века в Смутные времена уехал в Польшу, перешёл в католичество и ополячил родовое имя — стал Трубецким. Его сын князь Пётр Юрьевич женился на польско-литовской княжне Елизавете Друцкой-Соколинской, был камергером польского двора и маршалом стародубским. Внук переселенца Юрий Петрович в конце XVII века вернулся обратно в Россию, принял православие, получил сан боярина, женился на княжне Голицыной. От него и пошла современная ветвь Трубецких.

После эмиграции из России Николай Сергеевич Трубецкой сначала жил в Болгарии. Вёл в Софийском университете (с октября 1920 по октябрь 1922 г.) два курса: «Сравнительная морфология индоевропейских языков» и «Высший курс санскритского языка». В 1923 г. получил приглашение в Пражский университет. Он принял его с радостью — в Праге в то время образовался островок учёной русской диаспоры — известные профессора, много недоучившихся в России студентов и прекрасная библиотека русских книг из смирдинской коллекции. В Болгарии после революции также осело немало русских учёных — 39, по сведениям Андрея Павловича Мещерского. Но они были разбросаны по всей стране. И не всем удавалось получить место на университетских кафедрах — одни работали учителями в школах, другие и вовсе не по специальности. И все, как правило, нищенствовали. Николаю Сергеевичу повезло. Фортуна вновь улыбнулась ему — последовало приглашение возглавить кафедру языкознания в Славянском институте Венского университета. Позднее стал его деканом. До своей кончины работал в Славянском институте. В его аудиториях до сих пор висят портреты русского учёного. Как и живёт память о нём. Учёными трудами Трубецкого пользуются уже несколько поколений славистов.