Она любит плохих парней

– В том, что ее жизнь наполнена волшебными приключениями?

– Мимо.

– Про возможный тройничок не стоит спрашивать?

– Нет, – смеюсь я. – Я завидую, что со всеми странностями родители все равно любят ее, особенно отец. Он, конечно, неловкий и чудной, и все равно… то, как искренне он за нее волнуется, как отчаянно хочет поладить, даже несмотря на то, что она выросла без него, поражает. А вот Белла ведет себя как овца. Согласен?

– Не очень.

– Почему?

– Потому что в ее возрасте самое время сепарироваться от родителей, и она успешно прошла этот шаг.

– Решив стать вампиром?!

– Даже если так, – безмятежно отвечает он. – Катюш, многие взрослые люди годами живут в кандалах родительского одобрения, и это, между прочим, основная причина большинства психологических травм.

– Поэтому ты не общаешься с отцом?

– Отчасти. Хочешь расскажу историю, которую мы не так давно откопали на одной из сессий с моим врачом?

Поворачиваюсь и приподнимаю подбородок. На лице Дария мерцает свет от экрана телевизора, взгляд опущен, дыхание спокойное. Он не кажется удрученным, скорее расслабленным, но я не хочу лезть ему в душу только для того, чтобы получить аргументы в споре, который даже значения не имеет.

– Если ты сам хочешь поделиться, то я с удовольствием…

– Какая ты тактичная, – с лукавой улыбкой говорит он. – Я был гиперактивным ребенком, меня не останавливал ни страх, ни боль. Видел дерево, лез на самый верх, по лестнице спускался только бегом или верхом на перилах. В общем делал все, от чего у взрослых волосы вставали дыбом. В более осознанном возрасте это переросло в страсть к экстриму и импульсивным действиям, но вот началось все с одного-единственного момента, который я вспомнил только под гипнозом. Мне было четыре, мать тогда уже несколько месяцев находилась в реабилитационном центре после очередного передоза, а отец никогда не отличался теплым отношением ко мне или сестре, поэтому за нами часто присматривали бабушки…

Задерживаю дыхание, Дарий поглаживает мое плечо.

– Да, Катюш, моя мать была наркоманкой, – кивает он с тихим смирением. – Про таких еще фильмы снимают: муж все время работает и изменяет с кем попало, а она из-за этого страдает и тратит его деньги на то, чтобы забыться. Не будем на этом останавливаться, ладно? Приятного мало.

– Хорошо, – приглушенно отвечаю я.

– Так вот, мы с сестрой играли в гостиной. Я запустил машинку через комнату и сбил со стены часы. Это был подарок на свадьбу от кого-то из родственников, но после падения он превратился в отличный конструктор из нескольких деталей. Тогда отец впервые говорил со мной дольше минуты, он даже заставил меня попытаться починить их под его чутким руководством, позиционируя это как наказание, но я воспринял ситуацию иначе. Мы провели вместе весь вечер, и на следующий день я сломал лампу в его спальне. Улавливаешь суть?

Медленно мотаю головой и отвечаю:

– Не совсем.

– Мой детский мозг провел параллель, если я веду себя спокойно, на меня не обращают внимания, а если я…

Дарий выдерживает паузу, позволяя мне немного подумать, и я приоткрываю рот и уверенно киваю.

– Теперь поняла.

– Естественно, с возрастом мои выходки становились все безумнее и опаснее. Родные не понимали, в чем дело, считали меня психологически нездоровым. Поучали, лечили, воспитывали, давили манипуляциями. Все как в любой семье, где старшие уверены, что знают, как лучше жить, но при этом сами делают лишь хуже. Чем больше меня убеждали, что со мной не все в порядке, тем больше я подтверждал это им назло. Так наши отношения с родственниками, в том числе и с отцом, превратились в беспрерывное противостояние, которое никому не доставляло удовольствия, ведь выиграть в нем нельзя.

– И поэтому ты просто закончил противостояние, отделившись от семьи?

– Нет, Катюш, это не просто. Мало уйти и перестать общаться, куда бы ты ни сбежал, всегда берешь с собой себя и свои эмоции. Я долго злился на родных, иногда даже пытался представить, что они будут делать и чувствовать, если я вдруг погибну. То есть я продолжал жить в этой борьбе. Жить не для себя, а для них. Понимаешь?

Самое страшное, что я и правда его понимаю.

– А сейчас? Ты их простил? – с надеждой спрашиваю я.

– Когда полностью принимаешь ответственность за свою жизнь, прощать больше некого, – со светлой улыбкой говорит Дарий. – Люди вокруг – отдельные единицы, которые тебе ничего не должны, даже если они твои родители. Со всеми приходится выстраивать отношения, кто-то подходит тебе, кто-то нет, и это нормально. Кровная связь не дает гарантий здорового взаимодействия, как и не должна предполагать абсолютного смирения. Как только ты это осознаешь, то перестаешь требовать и ждать и начинаешь делать и жить, основываясь уже только на собственных желаниях и принципах.

– А ты точно к психологам ходил, а не к сектантам?

– Как знать, – усмехается Дарий.

Бережно укладываю рассказ Дария в отдел долговременной памяти, чтобы позже еще раз все прокрутить и осмыслить, потому что с первого раза это непросто.

– В целом мысль интересная, – бормочу я. – Есть над чем подумать.

– Попробуй.