Она моя

— Если готова к правде, приходи завтра в церковь на Петраковской, — быстро произносит он.

— Какой еще правде?

— О, поверь мне, Катрин, то, что я скажу, изменит твое представление о многих! Это изменит все.

Звучит пафосно и завуалированно, что вполне в стиле Яна, но… Ему удается меня взволновать.

— И что это значит? — мой голос начинает дрожать.

— Вечерняя служба начинается в пять, я буду ждать тебя за храмом до шести. Естественно, об этом никто не должен знать. Особенно Гордей.

Что? Почему? Что за ерунда?

Они ведь братья. Пусть не родные, Тарский ему доверяет. Раньше часто оставлял меня с ним.

— Я в такие игры не играю, — твердо произношу. — Я доверяю Гордею и ничего у него за спиной делать не собираюсь.

Ответом служит противный смех.

— Наивная глупая девочка… Ты даже не представляешь, кто он. Не знаешь, кто такой Гордей Тарский. Не знаешь, кто ты такая, и почему нам нужна была именно ты, — глумливо бьет словами. — Кроме того… — вновь смеется, тогда как у меня по телу озноб ползет. — Тебе же интересно узнать, ходил ли твой Гордей в «Комнату» после того, как сплавил тебя в Польшу? — беспощадно добивает.

— Говори.

— Не по телефону, Катрин.

— Я не могу выйти из дома одна.

Боже, неужели я думаю о возможности встретиться с ним?

«Верь мне и в меня…»

Но эта адская «Комната»… То, что там было до моего отъезда… Если Гордей еще что-то такое позволил после того, как мы переспали? Допускаю ли я это? Не верю ему? Я не знаю… В тот момент червь сомнений выедает душу. Стоит лишь подумать об этом, сердце кровью обливается.

Осознаю, что Януш расчетливо надавил на самые болезненные точки, но… Добровольно устремляюсь в гостеприимно расставленный капкан.

— На какой улице эта церковь?

Просто схожу и послушаю, что он скажет. Это еще ничего не значит.

— На Петраковской. В храме, сбоку от алтаря, есть подсобное помещение, через него можно выйти на улицу…

Дверь, которая мне нужна, трудно обнаружить. На первый взгляд она кажется частью стены с той же лепниной и прочими кренделями. Если бы Януш не подсказал, не заметила бы, скорее всего.

Осталось придумать, как туда попасть, не вызвав подозрения у Федора.

К сожалению, служба заканчивается быстрее, чем меня осеняет толковая идея. Приходится импровизировать.

— Я хочу исповедаться, — шепчу батюшке, когда люди покидают церковь.

— Исповедь проходит по воскресеньям перед утренней службой.

— Но мне очень нужно сегодня, — настойчиво выговариваю я. — Прямо сейчас, — набравшись наглости, хватаю его за руку. — Я в отчаянии, батюшка!

— Ладно, — кивает, справившись с недоумением. — Пойдем, дочка.

У небольшой трибуны, к которой он меня подводит, оборачиваюсь. Расслабленно выдыхаю, увидев, что Федор занял лавку рядом с каким-то столом. Он ободряюще улыбается мне, я ему — тоже, лелея слабую надежду, что гримаса удачная.

Чувствую себя вселенским злом, запертым в теле нарочито милой девушки.

— У меня так много грехов, — лепечу, чтобы как-то начать исповедь. — Можно перечислять?

— Конечно. Приступай, дочка.

Едва дождавшись одобрения, начинаю нести откровенную дичь:

— Страшно ревную, батюшка! Люблю мужчину вне брака. Так люблю, что убить за него готова! И… Еще замуж за него хочу и пятерых детей.