Она. Новая японская проза

За официальными оформлениями, разбором вещей и другими хлопотами первый день в хосписе прошел быстро. Приготовленная для нас комната, несмотря на поставленную сюда дополнительно обычную домашнюю кровать, была излишне просторной, обои и шторы выдержаны в бежевых тонах, южная сторона от пола до потолка застеклена. Ничего лишнего не было в помещении, но при этом его нельзя было бы назвать и холодным. Чистая, скромно обставленная комната.

Я разложил по своим местам вещи, привезенные в туго набитой сумке. У меня не было ни малейшего понятия, сколько продлится пребывание в хосписе. Разумеется, я знал от врача оставшийся срок - три месяца, но что означает эта цифра - к примеру, сколько спальных халатов сменит мама за это время, сколько напишет писем, сколько увидит снов, - этого я не мог ясно представить в своем воображении. Все привезенные мной вещи были аккуратно разложены на полочках туалета и ванной, в ящиках прикроватного столика.

За окном все незаметно окутал мрак.

- Пойду принесу ужин.

Выполняя указания дневной медсестры, я получил на кухне еду для пациента и обычную для себя, отнес все это в палату, и мы вдвоем поужинали. Маме полагалась обжаренная куриная грудка, тушеные овощи, луковый суп и мандариновое желе. У меня были мясные тефтели, а на десерт - шоколадный мусс.

- Давно мы с тобой не ужинали вдвоем, - произнесла мама, помешивая суп.

- Да, действительно, - ответил я.

Разговор прервался, слышно было только, как похрустывает на зубах еда. Мама полусидела на кровати, опустив взгляд на скользящий поднос с поставленной на него едой. Сидя на диване у стены, я глядел на ее профиль на фоне темного окна.

- Такое ощущение, что мы переехали на новую квартиру и приходится есть покупные о-бэнто. Все невкусное, чужое…

Мама медленно отправляла в рот по кусочку куриной грудки и тщательно разжевывала. На худой шее ее проступали все косточки, и было слышно, как она глотает.

- Если хочешь, поешь шоколада,

Я протянул руку и поставил шоколадный мусс на столик.

- Да, а ты желе.

Мама подала мне стеклянную вазочку. Глядя на ее худое бледно-голубое запястье, можно было подумать, что вазочка эта страшно тяжела. Не чувствуя вкуса, я в два приема проглотил желе.

Мы быстро привыкли к больничной жизни. Здесь не приходилось делать чего-то обязательного, можно было весь день проводить свободно. Только часы, отведенные для болеутоляющих уколов, напоминали о том, что находишься а больнице.

Моя чистюля-мама была очень довольна, что в хосписе не допускали ни малейшей халатности, с которой постоянно сталкиваешься в больнице. Ведра с грязными полотенцами не оставлялись по забывчивости в палате, назойливые объявления по внутреннему радио не тревожили дневной сон. Здесь властвовал покой, и лишь он один заводью обступал нас со всех сторон.

Когда у мамы было хорошее самочувствие, она обычно принимала солнечные ванны на открытой веранде или писала в Лондон другому сыну, моему младшему брату, Я хоть и находился здесь для присмотра за больной, но работы у меня, в общем, не было. Разве что стирка в первой половине дня, потом прогулка до почты, чтоб отправить письма по «авиа», а на обратном пути небольшие покупки. Иногда маме казалось, что ей становится хуже, и тогда я растирал ей спину и поясницу, а она, даже не глядя на часы, всегда точно через восемь минут говорила: «Все, достаточно» - и отводила мои руки.

В тот день я слонялся по коридорам, подыскивая, где бы почитать книжку. В комнате отдыха старик, лежа на кушетке, слушал через наушники радио. В музыкальном зале девушка лет двадцати с небольшим играла на гитаре, перелистывая страницы пособия. Играла запинаясь, неуверенно, но звуки были теплые. Заметив меня, она смущенно потупилась и опустила руки.

Рядом с музыкальным залом, в конце узкого коридора было еще одно помещение с надписью: «Комната волонтеров». А ведь в день приезда медсестра нас сюда не приводила…

С этой мыслью я приоткрыл дверь. И на какое-то время оцепенел от увиденного. Странное ощущение - словно невозможно сделать глубокий вдох, словно захолодели губы - появилось у меня на мгновение. Впрочем, может, мне это и показалось. Но одно было абсолютно точно: в комнате была Она. Она вышивала.

- А! Надо же… Виноват…

Стараясь избавиться от растерянности, я произносил бессмысленные слова. Она положила иглу и с удивлением обернулась в мою сторону.

- Вы не помните меня? Это было давно, больше двадцати лет назад. Мы жили рядом на даче и одно лето провели вместе…

На столе лежало полотно густо-зеленого цвета, под руками девушки оно было натянуто на круглую деревянную рамку.

Это пяльцы, чтобы растягивать материю, тогда она нигде не провисает и вышивка получается аккуратной - так объясняла мне она двадцать лет назад. Сбоку стояла корзинка с рукодельным набором. Оттуда выглядывали разноцветные нитки. Я старался разглядеть узор, но свет из окна был слишком яркий, И видно было плохо.

Она моргнула несколько раз, повертела наперсток и вновь подняла на меня взгляд.

- Да, конечно. Я помню.