Она под запретом

— Я ведь понятия не имела… — сиплю я, уставившись перед собой. — Я бы никогда не сказала так, если бы знала… Просто в тот день я была разбита… Мне казалось, что весь мир настроен против меня. Годовщина смерти мамы — тяжелый для меня день, а всем было наплевать. Ты не приехал, а Луиза и Петр вели себя так, будто пришли на обычный ужин.

Арсений встряхивает головой, будто чему-то удивляется, опускает глаза в пол и снова смотрит на меня.

— Это послужило тому, что тебя прорвало? Потому что моя семья повела себя не так, как тебе хотелось? Горевали не так, как ты?

— Просто ты понятия не имеешь, каково это — лишится мамы, — цежу я, стиснув зубы.

— Когда отец выкинул мою мать из дома, Луизе было всего пятнадцать, — холодно произносит Арсений. — Несмотря на то, что матерью она была откровенно хреновой, после ее отъезда сестра каждую ночь ревела в подушку. Взять ее с собой никто не предложил. Отец дома почти не появлялся. Он проживал ее предательство, сутками торча на заводе. Не надо думать, что ты единственная в мире познала боль утраты.

— Смерть и отъезд не одно и то же, — тихо замечаю я. — И у Луизы по-прежнему есть ты и Петр. А у меня никого.

— И это никак не укладывается у тебя в голове, да? Что у других есть, а у тебя нет. Поэтому ты считаешь, что теперь каждый из Авериных тебе чем-то обязан, если уж твоих кровных родственников не оказалось рядом? Жизнь не всегда несправедлива, Аина. Ты прожила в нашем доме всего три года. Чужие люди дали тебе образование, работу и всю заботу, на которую способны в данной ситуации. Ты проводишь в нашем доме каждые выходные и праздники. Что тебе еще нужно? Штамп об удочерении?

Я ежусь от каждого произнесенного им слова. Услышанное для меня не новость, но почему-то сейчас мне хочется закричать на Арсения и попросить его замолчать. В груди пылает черное пламя. Это несправедливо. Неужели он не понимает, насколько жестко — бросать мне в лицо эти слова?

— Я знаю, что никогда не стану полноценным членом вашей семьи. Я всегда об этом знала, — мой голос дрожит, но к счастью, гневу не удается в него просочиться. — Я всего лишь хочу, чтобы меня любили. Чтобы помнили мою маму.

— Тебя любят так, как только способны любить посторонние для тебя люди. Мир не будет вращаться против своей оси по одному твоему желанию. Отец уже полгода встречается в другой женщиной, но ни разу не привел ее в наш дом. Знаешь почему? Потому что чтит память твоей матери и потому что не хочет травмировать тебя.

От очередной информационной пощечины мне хочется сжаться в комок. Заткнуть уши и отмотать время назад. Так не должно было быть. Не должно. У Петра есть отношения? Я допускала мысль, что у отчима может появится другая женщина, но… Как он может…Так быстро? Они ведь с мамой были женаты и безумно любили друг друга.

Я кусаю губу и непроизвольно мотаю головой в попытке избавиться от услышанного. Из глаз катятся первые слезы.

— Видишь, — тихо произносит Арсений. Его тон перестает быть обвинительным — сейчас он звучит устало. — Требуешь любви, но сама ее отдавать не готова. Луиза любила нашу мать, но это не помешало принять тебя и Людмилу как родных спустя каких-то два года. Потому что она хотела, чтобы отец был счастлив. А ты? Что ты видишь, кроме своей боли?

Я отворачиваюсь, чтобы дать себе возможность собраться и вытереть слезы. Как бы больно мне не было, в глубине души я знаю, что он прав. Петр имеет право на личную жизнь. Все это я смогу пережить после. Для чего мы говорим обо всем этом сейчас? Мне нужно помнить, что я приехала не для этого. Я должна объяснить Арсению, что поцелуй с Данилом был ошибкой, и мне нужен только он.

Арсений снова пьет. Его кадык дергается, а коньяк коричневой струйкой льется на белоснежную ткань рубашки. Недавняя уверенность в том, что разговор закончится в мою пользу, с каждой секундой гаснет. Поцелуй с Данилом вдруг перестает представляться безобидным, внутренности стягивает фантомное отчаяние. Бравировать уверенностью тоже больше не хочется — хочется расплакаться и умолять.

— Я приехала не для того, чтобы это обсуждать, — я мысленно хвалю себя за то, что голос звучит почти ровно и твердо. — Я хотела поговорить о нас. Поцелуй с Данилом ничего не значил. Ты прав, я была в него влюблена долгие годы. Но теперь это в прошлом. Сегодня я это поняла.

Взгляд Арсения, рассеяно мерявший меня с ног до головы, застывает на моем лице.

— И что мне делать с этой информацией?

— Я… не знаю, — запнувшись, я обнимаю себя руками в попытке защититься от равнодушия этого вопроса. — Но ты ведь предлагал поехать с тобой в Екатеринбург. Мне показалось, что для тебя все было не просто так.

Арсений криво усмехается и, опустив голову, трет лицо.

— Да, ты угадала, Аина. Для меня все было не просто так.

— Тогда ты должен меня простить, — быстро тараторю я, ободренная его согласием. — Потому что для меня тоже все не просто так, и теперь у нас все может получиться.