Она уже мертва

Белка слишком вымотана всеми предшествующими событиями, чтобы бурно реагировать на воскрешение из мертвых. Она лишь переводит взгляд с бывшего толстяка Гульки на Алю и обратно, пытаясь сообразить, о чем они говорят.

– Ты проиграла! Раскололась! Ты плохая актриса!

«Плохая актриса» звучит примерно так же, как «плохая девочка». Ты плохая девочка, не буду с тобой играть.

Аля силится что-то произнести, но вместо этого изо рта сыплется лишь смех. О чем-то похожем Белке рассказывал когда-то ее сценарный воздыхатель: иногда актеры «колются» в самое неподходящем месте, в момент съемки, на театральных подмостках. Обыграть ситуацию или достойно выйти из нее удается не каждому. Впрочем, Аля нисколько не озабочена достойным выходом.

– Кажется, мы спорили на бутылку хорошего вина, – не отстает от сестры Никита. – С тебя бутылка.

– Можешь взять ее в погребе, – Аля выказывает недюжинную осведомленность относительно начинки дома. – Любую. Какую захочешь.

– Так нечестно.

– Почему?

– Это – не твое вино. И прекрати ржать!

Неизвестно, что именно раздражает Никиту: сам смех или обстоятельства, которые вызвали его к жизни. Ни один нормальный человек не согласился бы занять место в мертвой массовке будучи живым. Ни один нормальный, но к Але это не относится. И к Гульке не относится тоже, ни к кому из их проклятой семьи. Белка пытается представить, как изначально выглядело пари. Как долго ты продержишься среди мертвецов, ничем не выдав себя? Сумеешь ли не потерять самообладание в тот момент, когда на твоих глазах будут убивать кого-то другого?

Гулька не вправе требовать с Али чертово вино, если вопросы были сформулированы именно так. Потому что «ангел и шлюха по совместительству» выдержала испытание и сыграла свою роль блестяще. Она всего лишь рассмеялась, потому что это смешно: быть приглашенным на ужин самой смертью. Дико смешно, гомерически.

– Ну у тебя и видок! – говорит Никита сестре.

– Краше в гроб кладут?

– Именно!

– Ты выглядишь не лучше.

– Еще бы… Если учесть, что меня придушили.

Никита машинально прикасается к полосе на шее и трет ее рукой. Глядя на брата, то же самое делает Аля, и, когда они – почти синхронно – отнимают руки, становится заметно, что полосы потеряли строгость очертаний. Даже буква «А» на Алиной шее смазалась, стерлась наполовину. Окончательно соскальзывать в безумие не хочется, и Белка принимается думать о составе, которым Але и Гульке пришлось покрыть шеи, чтобы полосы на них выглядели правдоподобно. Расплавленный воск? Силикон? Бесцветный клей? Все эти ухищрения доморощенных гримеров – пустяки по сравнению с той ролью, которую сыграла Аля. Не здесь, в гостиной (здесь ей достался лишь эпизод), а внизу, в маленькой комнате с большим сундуком. У Белки и сомнения не возникло, что она мертва.

Аля – великая актриса.

Все дети – отличные актеры, если режиссерская задача поставлена верно.

– Видел бы меня эта сволочь Эльджон, – щебечет Аля. – Он утвердил бы меня без проб. Я ведь хорошая актриса?

Кажется, этот вопрос адресован Белке, но она не в состоянии выдавить из себя ни слова.

– Ты ведь поверила, скажи?

– Не приставай к ней, – Никита испытующе смотрит на Белку. – Разве не видишь, столичная штучка шокирована. Дай ей время прийти в себя.

– Сколько? Сколько ей нужно времени?

– Я не знаю. Но какое-то время нужно.

Время здесь ни при чем. Время не коснулось этих двоих, они так и остались маленькими детьми. Совсем маленькими, с крепкими ногами – ими легко отталкиваться от земли, перескакивать через тонкую линию, что отделяет жизнь от смерти. Р-раз – и ты на одной стороне, р-раз – и уже на другой. А еще можно замереть прямо на линии и держать равновесие, зажмурившись и раскинув руки крестом. Ничего страшного не произойдет. В наспех придуманной игре вообще нет ничего страшного, как нет ничего страшного в других, уже надоевших играх – «классиках», резинке или «вы поедете на бал?». Это единственное объяснение коллизии, которая разворачивается сейчас на глазах у Белки.

– А остальные? – слова даются ей с трудом.

Остальные – это МашМиш и два брата из Архангельска. Впрочем, еще не задав вопрос, Белка уже знает ответ.

– Разве ты не слышала про остальных? – Аля поджимает губы. – Они были негодяями. Ничтожными, жалкими людишками.

Это не что иное, как прямая цитата из Татиной обличительной речи, произнесенной за несколько минут до воскрешения самых младших членов их семьи.

– Неважно. Пусть они тоже откроют глаза. Дадут знать, что живы.

Теперь и Белка ведет себя как маленькая, требует невозможного.

– Боюсь, ничего не получится, – подает голос до сих пор молчавшая Тата. – Все остальные – мертвы.

– Мертвы, – послушно повторяет Гулька.

– Они были плохими, вот и умерли, – хихикает Аля. – По-моему, это справедливо.

Заговор младших детей против старших.