One for My Baby, или За мою любимую

Я звоню в квартиру бабули, но она почему-то не открывает мне дверь. Странно. Я-то знаю, что она дома. По крайней мере, мне так кажется, потому что изнутри доносятся звуки работающего телевизора. Слышно, как проходит розыгрыш национальной лотереи, и гости, присутствующие в студии на съемках, ахают и охают всякий раз, когда объявляется очередной счастливый номер. Может, она так увлечена перспективой получить наконец десять миллионов, что не торопится открывать мне? Или что-то произошло?

Я стою и жду в надежде услышать тихое шарканье ее тапочек. Затем звякнет дверная задвижка, и я увижу улыбающееся лицо, приветливые ясные глаза… Она же всегда искренне радуется любой компании, и особенно мне!

Но ничего подобного не происходит. И на мой звонок к двери никто не подходит.

Но и газом здесь не пахнет, не клубится из-под двери подозрительный черный дым, и никто не кричит в истерике, отчаянно призывая на помощь. Правда, бабуле уже восемьдесят семь лет, скоро исполнится восемьдесят восемь, и я чувствую, что начинаю паниковать. Я ставлю на пол пакеты с продуктами и начинаю судорожно ковыряться в замке собственным ключом, который держу при себе на всякий случай.

«Вот так обычно и случается», — тревожно проносится в голове.

Все умирают. Все рано или поздно покидают этот мир. Вы отворачиваетесь лишь на миг, а они уходят навсегда.

Я врываюсь в крохотную опрятную квартирку. Звук телевизора включен почти на полную мощность. Бабули нигде не видно, зато возле камина маячит неизвестный тип. Он держит в руке фотографию в серебряной рамке и, судя по всему, прикидывает ее стоимость.

Вот он поворачивается, все еще не выпуская фото из своей грабительской клешни, и тут я замечаю, что передо мной стоит скорее мальчик-переросток, чем взрослый мужчина. Ему на вид лет шестнадцать, максимум — семнадцать, хотя он очень высокий. Лицо на щеках и подбородке кое-где покрыто пушком.

Я быстро пересекаю комнату и с руганью набрасываюсь на него. Я сразу же припечатываю молокососа к камину, при этом меня всего трясет от злобы и страха одновременно. Он бросает свою добычу — серебряную рамочку — на пол (вот бандюга), но продолжает держаться на ногах. Парнишка очень быстро приходит в себя после моего внезапного нападения. Мы снова начинаем бороться, и теперь я чувствую, что он превосходит меня силой и к тому же ужасно зол, хотя напуган не меньше моего.

Он швыряет меня в сторону. Я с размаху врезаюсь в сервант, и все его сувениры-обитатели — выставленные за пыльными стеклами многочисленные злющие лепреконы и добродушные ослики, — покачнувшись, падают друг на друга.

В этот момент из своей малюсенькой кухни появляется бабуля с подносом в руках, на котором стоят чашки с чаем и вазочка с печеньем.

— Вы уже успели познакомиться? — интересуется она.

Мы с молодым человеком отпрыгиваем друг от друга, как два боксера, которым рефери крикнул: «Брек!», и, тяжело дыша, замираем по разные стороны журнального столика. Моя бабуля аккуратно ставит поднос между нами.

— На автобусной остановке я вдруг почувствовала, что начинаю задыхаться, — объясняет бабуля. — Я решила пройтись по окрестным магазинам, и вдруг мне почему-то стало не хватать воздуха. С тобой никогда такого не случалось, Элфи? Ну, у тебя не возникало такого чувства, что ты вдруг ни с того ни с сего начинаешь задыхаться? — И она одаривает нежной улыбкой молодого человека, на которого я только что напал. — А вот Кен помог мне добраться до дома.

— Меня зовут Бен, — мрачно поправляет он.

— Ну да. Лен, — кивает она. — Мне стало как-то не по себе, но Лен сразу взял мои вещи и сам понес их, а потом даже помог войти в квартиру. Правда, Элфи, это очень мило с его стороны?

— Благодарю вас за помощь, — только и могу вымолвить я.

Молодой человек смотрит на меня с нескрываемой ненавистью.

— Что вы, не стоит, — отвечает он и тут же улыбается бабушке, не переставая при этом дрожать от злобы. — Ну, мне пора идти.

— Что вы, Кен! — продолжаю издеваться я. — То есть Бен, как вас там… Прошу вас, останьтесь с нами и попейте чайку.

— Нет-нет, мне нужно торопиться. — Он даже не глядит в мою сторону. — Надеюсь, вам уже лучше? — интересуется он у бабули.

Я провожаю его до двери, но он по-прежнему избегает моего взгляда.

— Я же не знал, — пытаюсь оправдаться я, выпуская его из квартиры. — Я подумал…

— Вот болван! — бормочет он.

И он прав. Я действительно самый настоящий болван. Я не могу поверить в то, что великодушие и добропорядочность до сих пор существуют на свете. Мне кажется, все это уже давно кануло в прошлое.

Я возвращаюсь в гостиную. Бабуля уже успела заснуть в своем любимом кресле. В одной руке она держит печенье, в другой сжимает лотерейный билет. В последнее время она стала частенько вот так неожиданно засыпать. При этом она иногда внезапно кренится вперед, и мне приходится перехватывать ее, чтобы она не успела упасть и повредить себе что-нибудь.

— Что это я в последнее время постоянно засыпаю, милый мой? — частенько спрашивает она. — Наверное, стала быстро уставать.

Но теперь мне становится понятно, что она не засыпает.

Она теряет сознание.