Они были мелкие и золотокрылые

Чушь какая-то. Я никогда не интересовался у вирт-девок их именами. Кроме самой первой. Юной и трясущейся, с веснушками и светлыми ресницами. Я её пожалел. Сам не знаю, с какого перепуга. Отказался от всяких там причандалов, вроде кнутов и колючек, и вообще старался быть как можно деликатнее. А она потом вызверилась на меня – мол, я жлоб и тряпка, из-за недостатка фантазии гонорар за наш сеанс ей полагался совсем крошечный.

В общем, я ей от себя гонорара отсыпал и сказал, чтобы молчала. Типа, первый раз у меня, и всё такое… А второй раз попалась она нам с пацанами, и уж тогда оттянулись, ух! Ну, насколько программа позволила, конечно. Ревела, дура. Не угодишь, блин. А её имени я всё равно не запомнил.

– Я – Неонила, – отозвалась моя всадница. – Можно просто Нила. Почти как река в Африке.

– Где река? – опешил я.

Но она внезапно оказалась совсем далеко, а я услышал писк датчиков.

И через секунду уже сидел в капсуле тёмного подвала, отключая контакты и ошалело тряся головой.

И что это было?

2. Чувства на обочине

Я очумело выбрел во двор, потопал на огород. Где-то за спиной хлопнула калитка – бабка вернулась. Я спешно забился под куст. Что-то было не так. Видеть бабку не хотелось – но не из раздражения, как обычно. Просто хотелось посидеть в тишине, чтобы никто не трогал.

Перед глазами всё ещё мелькали деревья, брызги воды и лошадиная грива. И дыхание перехватывало от дикой скачки.

Что за фигня?

Так хорошо мне ни в одном вирте не было. Ни с одной тамошней девахой.

И вдруг я подпрыгнул, колючая ветка куста подло впилась в шею.

Я же не заплатил! И не мог заплатить – у меня все счета сейчас блокированы папашей. А девица, стало быть, не получила денег за сеанс. Хотя, если так подумать, за что платить-то? Ничего же не было. Прокатились – и она ускакала.

А может, с бабкиного счёта чего-то списалось? Должен же у неё быть какой-то счёт, если есть вирт. Я покосился на дом, в мутном окне мелькнула седая голова. М-да, попадёт мне.

Бабка выползла на огород.

На карачках я пролез под кустом, нырнул под соседний, тоже колючий, зараза. Потом рухнул в заросли крапивы и, кусая губы, чтобы не завыть, бросился к ближайшим яблоням, и дальше, пока не оказался в густой листве этой… как её… сливы! Сам не знаю, как вскарабкался почти на вершину. Я уселся на ветку. Ладони с коленями саднили, ободранные об ствол, плечи горели от крапивы…

Бабка рассказывала, что когда-то давно, когда ещё не было виртов, детишки вот так развлекались – лазили по деревьям, жрали дрянь, которая на них растёт. Я присмотрелся к висящей у носа сливе. Мелкая, фиолетовая, пыльная… Перед глазами снова замелькали кадры из сумасшедшего бабкиного вирта. И вдруг в нос ударил дурманящий сладкий запах. Это что… – я принюхался – слива пахнет? Вот эта скукоженная типа ягода?

Нет уж, не буду я тебя жрать, и не надейся.

Я прислушался. Вгляделся сквозь листву. Бабкиных шаркающих шагов слышно не было. Равно как и не видно самой бабки.

Я осторожно слез с дерева. Надо бы царапины обработать – дома вокруг меня уже бы кружили мед-боты. И пожрать не мешало. Но в дом идти не хотелось. Да и царапины, вроде как совсем царапины. И я побрёл к речке.

А у реки топталась бабка! С полной корзиной всякого тряпья – она его стирала в речке.

– Ох, а вот и ты, внучок, – продребежжала она. – Как хорошо. Помоги бабушке!

– Я не полезу в эту дрянь, – сцепив зубы, проговорил я и попятился.

Сбежать бы, но… Если помогу, бабка может отцу про вирт не расскажет.

– Я сама полезу, внучок, ох, – она красноречиво шлёпнула ногой по зелёной воде. – А ты с бережка будешь подавать мне бельё и выкручивать постиранное.

Я шагнул к мутной реке, радуясь, что всё-таки не пожрал – есть надежда, что не стошнит. Бабка ещё что-то скрежетала, а я вдруг перестал её слышать. Машинально подавал тряпьё, забирал постиранное, а перед глазами стоял чёрный конь… – вороной – откуда-то пришло слово, – черноволосая девица, журчащая чистая вода, зелень… Смех. Стук копыт.

– Завлекала она меня, – пробормотал себе под нос, складывая в корзину мокрое подобие рубахи.

– Что, внучок? – подняла голову бабка.

– Ничего. Следующее давай, говорю.

– Сейчас, внучок. Последнее уже…

Я и не заметил, как бельё закончилось. Надо обязательно вернуться в вирт!

В вирт я попал поздно ночью. Бабка, как назло, долго не укладывалась, а я, между прочим, даже капусты её пожевал тушёной – она мне показалась самой безобидной со всего огорода.

И воды притащил. И помидоры полил вечером.

А она всё шаркала и шаркала по дому, потом ворочалась на своих пружинах и читала древнюю – бумажную, всю потрёпанную – как она сама, книгу.

Наконец, бабка захрапела, и я соскользнул с печи, будь она неладна.

Проскользнул в подвал, больше всего боясь, что заветная комната окажется заперта на семь замков. Или, что ещё хуже, вместо черноволосой красотки в просторной блузке меня встретит голограмма папаши с нотациями.

Ни того, ни другого не случилось.