Они должны умереть. Такова любовь. Нерешительный

Гигантские колеса обозрения застыли в неподвижности, извивающиеся рельсы «русских гор»^[34] — на столбах мрачно рисовались на фоне февральского неба, и было трудно представить, что здесь мчались вагончики и раздавался веселый визг катающихся. Киоски вдоль аллей были наглухо забиты ставнями от пронизывающего ветра с океана, свистящего, завывающего, закручивающего смерчи песка на пляже, несущегося через металлические ограждения и ударяющегося в посеревшие деревянные стены. Летали в воздухе прошлогодние газеты, пожелтевшие и рваные, нелепо взмывая с ветром, как невидимые птицы, и паря над башенками-минаретами аттракциона под названием Тысяча и одна ночь». Карусели. съезжались под брезентом, как бы застыв в неподвижном ожидании хотя бы какой-нибудь живой души. Ветер раздувал брезент и свистел в оснастке. Не было зазывал перед игральными автоматами, не было продавцов сосисок и пиццы, не было никого — только шум ветра и океанского прибоя.

На зеленых скамейках вдоль дорожек лупилась краска. II дальнем конце аллеи, у пляжа, стоял старик, неподвижно глядя в океанскую даль.

— Вы тут никогда не бывали? — спросила Эмилия.

— Нет, — ответил Роджер.

— Самое время для первого посещения.

— Да, какого жутковато здесь, — сказал он и подумал о прошлой ночи и Молли.

— Как будто стоишь на краю света, — сказала Эмилия, <»н повернулся, с любопытством глядя на нее. — Что? — спросила она.

— Не знаю. Вот вы сейчас сказали… Я как раз это почувствовал минуту назад. Как будто во всем мире только мы двое и стоим на краю света.

— Трое.

— Как? А, да, еще тот старик.

— А он — моя дуэнья.

— А кто это?

— Дуэнья! А это испанское слово. В.Испании, когда девушка выходит гулять с молодым человеком, с ней обязательно должна быть еще и дуэнья. Обычно это тетушка или какая-нибудь другая родственница. Мне об этом рассказывал папа. Он ведь испанец, я вам говорила?

— Да.

— То есть, он не пуэрториканец, — сказала Эмилия.

— А какая разница?

— О, здесь это громадная разница. В нашем городе цветным быть плохо, но быть пуэрториканцем — это просто ужасно.

— Почему так?

— Я не знаю, — сказала Эмилия, пожав плечами. — Наверное, теперь это самое модное — ненавидеть пуэрториканцев. — Она засмеялась, и Роджер тоже засмеялся. — Моего папу зовут Хуан. Хуан Перес. Мы всегда с ним зубоскалим, всегда спрашиваем его, как там процветают его кофейные плантации. Вы знаете? Видели, наверное, эту телевизионную серию. Там на самом деле Хуан Вальдес, — ну, это похоже. Папа любит, когда мы так веселимся с ним. Он всегда говорит, что у него кофейные бобы прекрасно спеют, потому что растут прямо под его испанским сомбреро. Он в самом деле из Испании, понимаете? Из маленького городка около Мадрида. Бриуэгта? Вы слышали когда-нибудь о таком?

— Бриуэта Бэйсин, говорите?

— Нет, Бриуэгта.

— О, конечно, Бриуэгта-Депо.

— Нет, Бриуэгта.

— Около Хаддлсуорта, так ведь?

— Около Мадрида.

— Где бои верблюдов бывают?

— Нет, быков. _х

— Вот я так и знал, — сказал Роджер, и Эмилия засмеялась. — Ну, приехали сюда, и что же мы будем тут делать?*

Эмилия пожала плечами:

— Ну, может быть, немного и пообнимаемся.

— А. вы этого хотите?

— Ну, еще нет. Уж очень это быстро… Хотя, если признаться…

— Что? .

— Мне, конечно, интересно, каково это — целоватьси с белым.

— И мне тоже.

— С цветной девушкой?

— Да. .

Оба замолчали. Ветер раздувал их пальто, дул прямо в грудь, прижимая к телу одежду. Они смотрели в даль океана. В конце, далеко на сходнях, все еще неподвижно стоят старик, как окаменевшая просоленная статуя под порывами ветра.

— Как вы думаете, он не будет возмущаться? — спросила Эмилия.

— Думаю, что нет.

— Ну тогда… — сказала она.

— Что ж…

— Ну… — она подняла к нему лицо, и он обнял ее, наклонился и поцеловал в губы. Он поцеловал ее очень нежно. Он подумал о прошлой ночи и о Молли, отодвинулся от нее и посмотрел ей в лицо. Она глубоко Вздохнула, таинственно улыбнулась и тихонько произнесли— Мне понравилось.

— И мне.

— Как по-вашему, старик возмутится, если мы опять начнем?

— Не думаю, — сказал Роджер.

Они снова поцеловались. У нее были очень влажные; убы. Он чуть отстранился от нее, глядя ей в лицо. 1е глаза были устремлены на него, темно-карие, серьезные, Вопрошающие.

— Мы как с ума сошли, — прошептала она.

— Да.

— Стоим здесь на берегу, и ветер свистит вокруг.

— Да.

— И целуемся, — сказала она. Ее голос был чуть слышен.

— Да.

— И тот старик смотрит.

— Он не смотрит, — не согласился Роджер.

— На краю света, — сказала Эмилия. И внезапно произнесла — Я даже не знаю, кто вы.

— Меня зовут Роджер Брум.

— Да, но кто вы?

— Что вы хотите знать?

— Сколько вам лет?

— Двадцать семь.

— Мне двадцать два. — Она помедлила. — А как знать?.. — она замолчала и покачала головой.

— Что?

— Как знать, что вы не… Не… — она пожала беспомощно плечами. — Ну… вот вам нужно было узнать, где есть полицейский участок.

— Да, верно.

— Встретиться там с другом, вы сказали. Но потом вы опять пришли в аптеку, и никакого друга вы так и не встретили… И как мне знать… Ну, откуда я знаю, что у вас все нормально?

— А я выгляжу как ненормальный?