Они пришли с юга

Наутро на первых полосах всех газет крупным шрифтом было напечатано официальное заявление немцев: «Теперь, когда евреи за свою враждебную немцам агитационную деятельность и моральную и материальную поддержку актов террора и саботажа изъяты из общественной жизни и лишены возможности непрерывно отравлять атмосферу, в ближайшие дни во исполнение пожеланий широких кругов датского населения будет начато освобождение интернированных датских солдат».

Три ночи кряду Якоб не раздевался. Придя с работы, он спал час, иногда даже полчаса, и всякий раз за ним снова приходил Фойгт.

Только поздно ночью он возвращался домой, усталый и измученный, и поджидавшая его Карен тотчас принималась хлопотать, собирая ужин. Просыпался Мартин и тоже прибегал в кухню. Примостившись в кресле, он дрожал от холода и любопытства. Серая щетина, покрывавшая щеки отца, отросла почти на полсантиметра, глаза все время были красные от ветра и от недосыпания. На лице пролегли глубокие морщины, точно высеченные резцом.

Вот и сегодня Якоб начал жадно есть, но быстро отодвинул тарелку в сторону. Достав из кармана какой-то мешочек, он бросил его на стол.

– Здесь кофе, – сказал он, – настоящий кофе. Мне дала его в подарок одна старушка. Эти люди хотели также дать мне денег, но я не взял.

Отец закурил, дым двумя плотными струями повалил из его ноздрей, он потер рукой небритую щеку и спросил, не хочет ли Мартин вернуться в постель. Карен крикнула ему из кухни:

– Ну как, удалось вам сегодня кого-нибудь переправить?

– Знаешь, мы смогли достать одну-единственную лодку: после того как эти немецкие свиньи застукали в открытом море двух рыбаков с евреями на борту, лишь немногие решаются помогать нам. Да и трудно осуждать людей за это, ведь ради такой прогулочки через Каттегат они рис «куют каждый раз и лодкой и даже жизнью!

– А ты? Разве ты не рискуешь жизнью? – горячо подхватила Карен.

– Гм, что ж, я совсем другое дело.

– Много их еще осталось? Таких, что с маленькими детьми? – снова спросила Карен.

– Да, еще несколько семей, в том числе сапожник Брехт, у него полугодовалый малыш, они все прячутся на сеновале. Сегодня он прямо-таки вцепился в меня; пришлось обещать, что мы переправим их завтра ночью. Что еще я мог сказать? Они совсем обезумели от страха. В Хадсунде целая семья покончила с собой только потому, что ее не переправили в тот вечер, когда было обещано.

– Да, да, – вздохнула Карен. – Боюсь, как бы не стало еще хуже. Мартин, достань-ка чашки, я налью тебе настоящего кофе, ты, верно, уж и забыл, каков он на вкус.

Якоб закурил новую сигарету.

– Вчера немцы схватили двух евреев, – сказал он. – Их прятал у себя учитель гимназии. Бедняг они угнали куда-то, а учителя застрелили, предварительно поизмывавшись над ним: они заставили его обхватить руками раскаленную печь…

– Будь осторожен, Якоб! Подумай о нас…

– Им не взять меня живьем, но уж если я попадусь, то постараюсь отправить на тот свет побольше этих мерзавцев!

– Я знаю, что ты это сделаешь, Якоб, – мягко проговорила Карен.

Вошел сонный Вагн.

– Вот как, ты уже вернулся, отец, – буркнул он.

– Возьми чашку, я налью тебе настоящего кофе, – сказала Карен.

– А если бы я не проснулся, не видать бы мне такого лакомства? – спросил Вагн.

– Уж как-нибудь не обидели бы, сам знаешь, – рассмеялась мать.

Когда пили кофе, Вагн вдруг проговорил, словно только сейчас проснулся по-настоящему:

– Отец, ты, конечно, слышал про того учителя, которого вчера застрелили…

– Слыхал.

– Его выдал парень, что живет по соседству. Он держит столовую для немецких солдат. Его зовут Нильс Мейер.

– Вот как, Нильс Мейер?

– Да, ты его хорошо знаешь. До войны он был коммивояжером – торговал всякой всячиной. А теперь он взялся за другие дела; мне говорили, что он пришел вместе с немцами на квартиру к учителю и измывался над евреями почище самих фашистов.

– Ты уверен, что именно он их выдал?

– Да, уверен. Я ведь часто бываю в том квартале, у меня там много клиентов.

– Я должен знать это совершенно точно.

– Есть свидетели, которые видели, как он целый день околачивался у дома учителя и что-то высматривал. А вечером он сел на велосипед и уехал, а затем уже вернулся вместе с немцами. Потом, после смерти учителя, он пробрался в его квартиру и украл картины, которые там были, столовое белье и еще многое другое и потом все это перепродал.

– Гм… вот как, – проговорил Якоб.

Немного погодя Карен сказала:

– А теперь пошли спать, тебе надо вздремнуть часок-другой перед работой.

Якоб тотчас же заснул глубоким тяжелым сном, похожим скорее на обморок, но Карен еще долго лежала в темноте с открытыми глазами. Мартин слышал, как она ворочалась с боку на бок и вздыхала.

Время шло. Уже пора было крестить сыночка Гудрун, и, конечно, всем хотелось, чтобы мальчика крестил тот же священник, что венчал его родителей.

Карен с Мартином отправились к нему договариваться. Им открыл сам священник.