Они стояли насмерть

Широков на носках, тихонько прошел к двери учительской, где он жил, приоткрыл ее и скользнул в комнату. Только осторожно прикрыв за собой дверь, он с силой швырнул фуражку на измятую кровать и, не раздеваясь, сел на стул. Обидно было старшему лейтенанту. Не понимал он матросов. Окончил Широков институт инженеров водного транспорта, получил звание старшего лейтенанта запаса военного флота, а как только началась война, его и назначили сюда командиром взвода разведчиков. Уж он ли не заботился о матросах? Все жили в лесу, а разведчики — в селе. Всех ежедневно водили на занятия, а он своих — только в хорошую погоду. Ну, этому, новичку, простительно… А Коробов? Что ему плохого он, Широков, сделал?

— С нами маяться будешь…

Ничего не понятно!

— Дневальный!

— Есть дневальный, — отвечает тот и входит в комнату.

— Почему не на посту?

— Все время на посту…

— А рапорт не отдали.

Опять не то! Не в рапорте дело!.. Вот и у дневального на лице какое-то особое выражение. Он прозевал приход командира, нарушил Устав — и не волнуется, не боится. Неужели это потому, что сам командир нарушил приказ — не ночевал в школе?

— Построить взвод! Пойдем на ученье!

— Разрешите доложить? По плану сегодня доктор занимается.

Широков не выдержал. Он вскочил, стукнул кулаком по столу и крикнул:

— Кто вам дал право учить меня? Кто план составлял? Кто? Я! Я составлял!! Я и изменяю!

Дневальный чуть заметно пожал плечами и вышел в коридор.

— Выходи на занятия, — услышал Широков его спокойный голос.

Ковалевская пошла обратно. И хорошо, что занятия не состоялись. Не могла она рассказывать о перевязках, бинтовать здоровую руку матроса и знать, что столько хороших людей действительно ранено. До сегодняшнего дня Ольга не вспоминала о Норкине, вернее, несколько раз говорила себе: «Вот и не вспоминаю о нем… Все прошло…» Теперь все всколыхнулось снова. Она почему-то отчетливо представляла себе Норкина беспомощным, слабым, и ей захотелось непременно быть сейчас рядом с ним, Ранение его она считала если и не смертельным, то очень опасным.

И когда вечером раздался стук в окно, а потом в комнату вошел Чигарев, она встретила его как желанного гостя, как человека, который поможет в трудную минуту.

Чигарев снял шинель, повесил ее на гвоздик и сел К столу.

— Что случилось, Ольга Алексеевна?

— Так…

— А вы поделитесь со мной. Смотришь, и легче станет, — в голосе Чигарева звучал неподдельный интерес, и Ольга рассказала ему о ранении Норкина. Не назвала ни его фамилии, ни где познакомились. Она так и сказала:

— Тяжело ранен один мой знакомый.

— Вы с ним дружили?

— Нет… Не дружила, — покачала она головой. Чигарев осторожно взял ее безвольную руку, положил на свою ладонь и сказал:

— Оля… Можно мне так вас называть? Вы верите, что я вам настоящий друг?.. Верите?

Ольга кивнула головой.

— Вот и хорошо — пальцы Чигарева осторожно, боясь спугнуть, гладили ее руку. — Будем настоящими друзьями!.. А этот… Ваш знакомый наверняка поправится. У меня предчувствие такое, а оно меня никогда не обманывает. Не верите? Докажу. Помните, как мы глупо встретились? А я еще тогда почувствовал, что мы будем друзьями. Разве я ошибся?.. Эх, какая вы, право! Переживаете за чужого вам человека, а он, может быть, и не думает о вас. Сидит и любезничает с какой-нибудь санитаркой или сестрой!

«Может быть, и так… Может быть, и прав Чигарев…»

— Не будем больше об этом, — сказала Ольга и высвободила свою руку из его горячих пальцев.

Чигарев переменил тему, начал рассказывать анекдот.

Но она слушала его рассеянно, вяло улыбалась не там, где было нужно, и, немного обиженный, он поднялся.

— Я вижу, у вас настроение сегодня основательно подмочено, — сказал Чигарев. — Не буду мешать. До свидания!

Ольга его не задерживала. Она прошлась по комнате, остановилась около тумбочки, сжала пальцы так, что они хрустнули, и потушила лампу.

А Чигарев медленно шел по безлюдной улице и думал об Ольге, о своих отношениях к ней. Любит ли он ее? Трудно ответить на этот вопрос даже самому себе. Когда Чигарев впервые увидел Ковалевскую здесь, он искренне обрадовался. А пришел к ней — проснулось грубое желание. Тогда он даже не задумывался, как отнесется Ольга к его действиям: он видел перед собой только желанную женщину. Если же говорить откровенно, то и сегодня Чигарев не понимал, почему Ольга так решительно оттолкнула его. Разве не лестно женщине, что с ней близок он, медаленосец Чигарев? Например, та, у которой он живет на квартире, даже гордится связью с ним. Она прямо говорит соседкам: «Вон и мой идет».

Ох и загадочна ты, женская душа…

Оттолкнула Ковалевская в первый вечер — Чигарев рспомнил рассказы бывалых людей о том, что некоторых женщин можно взять только длительной осадой. Попробовал и этот способ. Результат прежний. Только и радости — не гонит. И чем недоступнее кажется Ковалевская, тем она желаннее, тем больше стремится к ней Чигарев. Неужели вот это томление и называется любовью?