Они вернутся

— Не думал, что у тебя такая тяга к классической поэзии! Тогда советую почитать сказку Пушкина «Царь Никита и его сорок дочерей». Ее прелесть в том, что она избежала всякого вмешательства цензуры. А всё из-за того, что там нет ни одного неприличного слова. И тем не менее это одно из самых похабных произведений нашего великого поэта.

— Это как? — не понял Леха. — Сам же сказал: ни одного неприличного слова нет?

— Ни единого, — подтвердил Сергей.

— Что же в ней тогда похабного? — внезапно встряла Юлька, всё это время старательно делавшая вид, что пишет дневник.

— Не верите? Хотите, прочту?

— Давай! — обрадовался Леха. — А то ты меня заинтриговал!

Они преодолели очередное нагромождение коряг, Сергей выровнял лодку, откашлялся и начал:

Царь Никита жил когда-то,

Праздно, весело, богато...

...И вот теперь, одиннадцать дней спустя, Сергей слышал свой собственный голос!..

Голос этот разносился над речкой, усиленный эхом. Озорные пушкинские строки читались громко, с выражением, в такт гребле. Казалось, даже деревья перестали шуметь листвой — заслушались, замерли без движения.

Трое ошеломленных путешественников с трепетом и смятением ждали, что из-за прибрежных ивовых зарослей вот-вот появится зеленая лодка, а в ней — три фигуры. И уже приготовились нырнуть за куст акации, чтобы не попасться на глаза самим себе. Мало ли к чему может привести эта встреча? Вдруг пространственно-временной парадокс случится или вообще коллапс какой-нибудь грянет...

А голос раздается уже совсем близко, словно притаившуюся троицу отделяет от двойников лишь пара десятков метров. На фоне декламируемого стихотворного текста слышатся сдерживаемые смешки... Но почему же до сих пор не видно ни лодки, ни пассажиров? Они ведь плывут по самой середине речки — заросли уже не должны их скрывать...

Внутри росло недоумение, смешанное с предчувствием какого-то очередного подвоха.

А еще через четверть минуты всех троих начала бить нервная дрожь. Потому что голос приблизился до предела и теперь звенел над речным руслом прямо напротив них:

...Поступил ты хоть и скверно,

Но не плачься, не тужи…

Ты им только покажи —

Сами все слетят наверно...

Но полоса воды перед ними по-прежнему была пуста! Безмятежная, сонная гладь не нарушалась ни малейшей рябью. Пушкинский четырехстопный хорей звучал словно из ниоткуда. Трое путников не могли поверить глазам... или ушам... Стояли, обалдело пялясь то на речку, то на прибрежные заросли, — как будто еще надеялись разглядеть прячущихся среди ивовых крон двойников. Хотя уже поняли: Бобровка, судя по всему, решила выкинуть новый фокус. Свежий и оригинальный номер в развлекательной программе, составленной специально для трех заезжих туристов.

У Сергея и вовсе голова пошла кругом от немыслимого диссонанса: с одной стороны — жуть от звуков собственного голоса, словно украденного каким-то злобным духом и теперь предъявленного будто бы в издевку, а с другой — веселый задор разносящихся по округе строк и сдавленный гогот, так похожий на Лехин...

А тем временем голоса уже медленно удалялись вниз по течению — как будто и в самом деле принадлежали невидимым двойникам, сидящим в невидимой лодке...

Наконец Леха выговорил с хрипом:

— Интересный поворотец... — Прокашлялся и добавил: — Как это следует понимать?

— Не дай мне бог сойти с ума... — нервически сорвалась с губ Сергея цитата. И лишь моментом позже до него дошло, что и эти слова — тоже из бессмертного наследия Александра Сергеевича.

— А может, мы уже с ума сошли? — пролепетала Юлька. — Может, всё это нам мерещится?

Леха выдавил некое подобие улыбки.

— Юлико, тебе с детства должно быть известно, что с ума поодиночке сходят... это только гриппом все вместе болеют. Так что вариант со слуховыми галлюцинациями не прокатывает. — Он приумолк, вслушиваясь во всё еще доносившиеся издалека заключительные строфы «Царя Никиты». И добавил: — Блин, вот не думал, что услышать эту сказочку второй раз будет совсем не так весело. До сих пор очко сжимается...

— Аналогично, — откровенно признался Сергей.

Юлька предпочла немного сменить вектор разговора:

— Так это что... это все-таки были мы? Но почему мы себя не видели?