Они вернутся

— Ну извини, ежели не угодил, — едко бросил в ответ Сергей. — Повинуюсь и умолкаю.

У Лехи на скулах дернулись желваки. Он молча поднялся, отошел на несколько шагов и принялся ходить взад-вперед вдоль поваленного березового ствола, о чем-то хмуро размышляя.

Юлька молчала, сгорбившись и уткнувшись носом в колени.

* * *

«Мне кажется, мы никогда отсюда не выберемся. Ни пешком, ни на лодке. Бобровка нас не отпустит...

Всё чаще вспоминаю тех трех зимородков. Отчего они погибли? И не было ли это намеком для нас? А вдруг нас всех тоже ждет смерть на этой жуткой речке? Сгинем без следа, и никто не узнает, что с нами случилось...

Господи, как страшно...»

Из дневника Юлии Двойных

14 августа 2000 г.

* * *

Сергей посидел немного, потом встал и начал вытаскивать из сумки лодку...

И вдруг замер, навострив слух... Показалось?.. Да нет, так и есть: откуда-то издалека доносится голос! Сердце екнуло — и тут же заколотилось вдвое быстрее.

Он шикнул спутникам, торопливыми знаками давая понять, чтобы те прислушались. Леха насторожился, на несколько секунд превратившись в столб. Юлька затаила дыхание и перестала даже моргать.

Сомнений не оставалось: где-то выше по течению раздается человеческая речь. Слов не разобрать, но фразы звучат размеренно, ритмично — кто-то не просто говорит, а как будто декламирует или читает стихи...

Леха сдвинулся с места — стараясь не шуметь, подкрался поближе. Юлька поднялась на ноги. Голос слышался всё явственнее и ближе — похоже, кто-то плыл по речке в их направлении.

Все трое подошли к самому спуску, напряженно вслушиваясь, и, вытянув шеи, неотрывно смотрели в ту сторону, откуда приближался голос.

И вот уже стали различимы слова:

...Наконец один ретивый

Вдруг напал на след счастливый.

Он заехал в темный лес —

Видно, вел его сам бес...

Сергея бросило в холодный пот. Он оглянулся на спутников. Юлька побледнела как смерть и мелко-мелко дрожала. Леха широко раскрытыми глазами смотрел на друга: во взгляде читалась испуганная догадка.

— Да это же... — только и выговорил он.

Старпом лихорадочно кивнул, не в силах издать ни звука: в гортани будто что-то заклинило. Он прекрасно знал эти строки, помнил их наизусть! Голос казался чужим, незнакомым, но оно всегда так бывает.

Это произошло на третий день похода...

...Ближе к обеду Леху ни с того ни с сего — должно быть, от долгой и монотонной гребли — потянуло на филологические беседы. Начал, видимо, с самого наболевшего — решил выяснить, каково отношение у филологии к нецензурной лексике. Сергей его успокоил, заверив, что для ученых-лингвистов всякий лексический пласт одинаково интересен и достоин изучения.

Затем разговор плавно перешел на русских классиков, не чуравшихся время от времени вставлять в свои литературные произведения крепкое словцо. Леха тут же похвастался, что у него дома есть кассета со скандально известной поэмой «Лука Мудищев» и он знает ее чуть ли не наизусть.

— Хотите, почитаю пару отрывков?

— Боюсь, что у Юльки от первых четверостиший уши в трубочку свернутся, — со смехом сказал Сергей. — Там же мат на мате. Так что лучше Пушкина почитай.

— А у Пушкина, я слыхал, тоже матерные стихи есть? — не замедлил уточнить Леха.

— Есть, и немало. Многие даже опубликованы в его сборниках — правда, с цензурными пропусками.

— А вот это свинство со стороны издателей! — картинно возмутился любитель экспрессивной лексики. — Я, может, хочу всего Пушкина знать, без цензуры!

Сергей глянул на него с веселым любопытством: