Они жаждут

Палатазин прошел в свой кабинет через общую комнату – там сегодня было очень тихо, работали только несколько детективов. Он посмотрел на свои часы: пять двадцать. Солнце уже начало скользить вниз по небосводу, оставляя за собой холодные серые тени. Пора было возвращаться домой, к Джо, и внутренне подготовиться к новому рабочему дню. Завтра ему предстояла встреча с шефом полиции и комиссаром, а также множество не связанных с Тараканом дел, которых с каждым днем становилось все больше: в одном из переулков в центре города обнаружили забитого насмерть мужчину-чикано; в багажнике угнанной машины нашли девочку-подростка с перерезанным от уха до уха горлом; женщину средних лет застрелили прямо на тротуаре из проезжавшего мимо автомобиля; трехлетнего ребенка избили до неузнаваемости и засунули в мусорный бак. Палатазин поневоле превращался в зрителя ежедневного шоу ужасов. Некоторые дни, конечно же, были хуже прочих, а в худшие – обычно в разгар лета – его мучили красочные кошмары с разбухшими от жары трупами мужчин, женщин и детей, протягивающих к нему руки, словно прокаженные, что молят об исцелении. Орудия убийства в этом городе тоже ужасали бесконечным разнообразием: бейсбольные биты, пистолеты, разбитые бутылки, яды из дюжины стран, ножи различного вида и назначения, вешалки для одежды, бельевые веревки, колючая проволока и даже, в одном случае, латунный шарик, выпущенный из рогатки. Мотивы убийства были не менее сложными: ревность, деньги, свобода, ненависть и любовь. Город ангелов? Палатазин знал, что это не так.

Когда ему было четырнадцать, дядя Майло пристроил его на дневную работу уборщиком в полицейский участок своего района. Он тогда был очарован шоу в стиле «полицейские и воры», которое видел по телевизору в витрине магазина бытовой техники братьев Абрамс за квартал от дома, и потому с большим воодушевлением представлял себя частью этого мира полицейских в синей форме, сверкающих машин и требовательно потрескивающей радиосвязи. Детективам пришелся по душе его интерес, и они старались объяснить ему детали своей работы. Несколько лет подряд он жадно поглощал все истории о погонях и перестрелках, которыми кормили его полицейские. И лишь намного позже, когда уже сам надел хрустящую синюю форму, он понял, что мир вовсе не такой черно-белый, каким его показывают в телешоу. Он обходил свой район на Фаунтейн-авеню, когда толстый краснолицый мужчина в белом фартуке закричал, что его продуктовый магазин грабят. Палатазин сразу же увидел подозреваемого: худой чернокожий мужчина в длинном рваном пальто бежал в противоположную сторону, схватив в охапку две буханки хлеба и кусок польской колбасы. Палатазин, который был в те времена гораздо стройнее и легче на ногу, бросился в погоню и без труда догнал парня, ухватил за висящее мешком пальто и повалил на землю. Продукты рассыпались по всей улице, и проезжающая машина раздавила их в кашу. Палатазин завел задержанному руки за спину, защелкнул наручники и перевернул мужчину лицом вверх.

Только это был не мужчина. Это была женщина, ужасно худая, с раздувшимся на шестом месяце беременности животом. «Пожалуйста, – зарыдала она, – пожалуйста, не отправляй меня снова за решетку. Пожалуйста, не отправляй…» Потрясенному Палатазину стало стыдно, но тут краснолицый мужчина, у которого в животе было не меньше мяса, чем на полках его магазина, подошел и начал кричать о том, что эта «грязная шлюха» среди бела дня украла хлеб прямо с полки, и что теперь собираются делать копы? Палатазин не знал, что ответить, ключи от наручников, словно раскаленные добела, жгли его пальцы. Но прежде чем он успел что-то сделать, к тротуару свернула полицейская машина, крики мужчины привлекли внимание патрульных. Когда женщину посадили в машину, ее рыдания стихли, а глаза стали похожи на оконные проемы давно заброшенного дома. Один из патрульных похлопал Палатазина по плечу и сказал: «Хорошая работа, эта дамочка в последние две недели обшаривала все магазины на Фаунтейне».

Машина отъехала, Палатазин стоял и смотрел на размазанные по дороге хлеб и колбасу, а краснолицый мужчина хвастался перед зеваками, приговаривая, что никто не сможет ограбить его и уйти безнаказанным. Никто!