И вот теперь, за полмира от Фаунтейн-авеню, Палатазина захлестнула волна сожаления. Он снял со спинки стула пиджак и устало передернул плечами, надевая его. Почему все сложилось не так, как он планировал много лет назад? Он мечтал, что увезет жену и сына в маленький городок к северу от Сан-Франциско, где климат холодней, а самые опасные преступники – это дети, обворовывающие тыквенные грядки, и станет там руководить полицейским участком. Даже машина ему больше не понадобится, зато его будет знать и любить весь город. Джо откроет цветочный магазин, как всегда хотела, а сын станет квотербеком в школьной футбольной команде. Он застегнул пиджак и отпустил свои мечты, уплывшие прочь, словно облако мерцающей пыли. После второго мертворожденного ребенка врач сказал Джо, что еще одна попытка будет для нее очень опасной – как физически, так и эмоционально. Он предложил усыновить кого-нибудь и оставить все как есть. А Палатазина, как и всех вокруг, закрутил водоворот событий, который уносит тебя в сторону один раз, другой и в третий уже навсегда. Палатазин понимал, что, скорее всего, останется в этом городе до самой смерти, хотя временами, поздно ночью, ему казалось, что стоит закрыть глаза – и он увидит тот маленький городок с белыми штакетниками, чистыми улочками и трубами, долгой зимой выпускающими белые клубы вишневого дыма.
«Пора домой», – подумал он.
И тут что-то очень тихо прошуршало у него за спиной.
Вздрогнув, Палатазин обернулся к двери.
Там стояла его мать, такая же материальная, как и любой другой человек. В той же светло-голубой ночной рубашке, что была на ней в ночь, когда она умерла. Хрупкие кости отчетливо проступали под морщинистой бледной кожей. Она с пугающей пристальностью смотрела ему в лицо. Потом вытянула тонкую, как прутик, руку и указала пальцем на окно.
От потрясения кровь отхлынула от лица Палатазина, он попятился и наткнулся на острый край стола. Подставка для трубок опрокинулась, рамка с портретом Джо тоже. Папки с делами спланировали на пол.
Мать открыла рот, показав почти беззубые десны, и как будто попыталась что-то сказать. Ее пальцы дрожали, а лицо перекосилось от напряжения.
И тут Палатазин разглядел сквозь нее дверь и сверкающую дверную ручку, словно за пеленой сероватого дыма. Фигура матери заколыхалась, как паутина под сильным порывом ветра. И пропала.
Дыхание взрывом вылетело из легких Палатазина. Его колотил неудержимый озноб. Он вцепился пальцами в край стола и долго смотрел на то место, где только что стояла его мать. А когда провел над ним дрожащей рукой, ему показалось, будто воздух там на несколько градусов холодней, чем в остальных частях комнаты.
Он открыл дверь и высунул голову так резко, что детектив Цайтфогель, который сидел за ближайшим столом, пролил горячий кофе себе на колени. Цайтфогель выругался и вскочил, и тогда все остальные тоже заметили бледность и дико выкаченные глаза Палатазина. Он тут же снова юркнул в свой кабинет, но оставил дверь открытой. Он ощущал слабость и головокружение, как будто только что пришел в себя после выжигающей мозг лихорадки. Палатазин стоял и тупо смотрел на разбросанные по полу папки, потом нагнулся и принялся подбирать их.
– Капитан? – В дверях показался Цайтфогель, вытирающий брюки бумажными салфетками. – С вами все в порядке, сэр?
– В полном, – ответил он, не поворачивая головы, чтобы не выдать себя все еще подрагивающими от страха уголками губ.
Цайтфогель посмотрел на свои колени. «Господи! – подумал он. – Интересно, смогу ли я провернуть дело так, чтобы отдел оплатил мне счет за химчистку? Как же, дождешься от них!»
– Минуту назад у вас было такое лицо, будто вы увидели призрака, сэр!
– В самом деле?
Палатазин поднялся и бухнул папки на стол, поставил на место фотографию Джо и поправил развалившийся ряд трубок. Потом выудил из кармана ключи, торопливо покинул кабинет и запер дверь.
– Тебе разве нечем заняться? – бросил он на ходу Цайтфогелю и вышел из общей комнаты, простучав подошвами ботинок по плиточному полу.
«Странное дело», – подумал Цайтфогель, пожав плечами так, чтобы видели остальные, промокнул самое ужасное из пятен и сел обратно за свой стол. Прежде чем вернуться к работе, он задумался, нет ли доли правды в том, о чем пишут в газетах и шепчутся по всем углам: дескать, на капитана так давят из-за этой твари Таракана, что он под этим давлением начинает ломаться. Потом он продолжил печатать на машинке рапорт о молодом человеке, которого этим утром нашли застреленным в собственной постели. «Пусть лучше он, чем я».
VIII