Они жаждут

Передоз хихикнул и склонился над своим лакомством. Нижние клыки пронзили кожу и вцепились в горло. Передоз чуть повернул голову, удобней пристраиваясь к пылающей реке жизни, хлынувшей прямо из-под подбородка Луиса. Руки мальчишки взметнулись к голове Передоза, чтобы оттолкнуть его, но слишком поздно и слишком слабо. Клыки опустились буквой «V», и кровь брызнула Передозу в лицо. Он зажмурился и снова чуть изменил свою позицию, откуда-то из безмерного далека Луис услышал, как высасывают его кровь, – такой же звук, с каким пьют кока-колу через соломинку или втягивают носом с золотой ложечки чистый кокаин. Руки Луиса задрожали, палец вжался в уголок глаза Передоза. Но в то же мгновение он услышал голос в голове, мягкий и убаюкивающий: «Лежи тихо, маленький брат. Лежи очень тихо». Руки Луиса подбитыми птицами упали на пол.

Он ощутил холод, лютый холод, но там, где губы Передоза прижимались к его горлу, бушевал ад. Луис лежал очень тихо, а арктический холод проползал по венам безжалостно, дюйм за дюймом. Завывания ветра, поднявшегося в голове, оглушали его. А когда яремная вена сжалась и стала плоской, как раздавленный червяк, Луис уже спал непробудным сном.

Омерзительные высасывающие звуки эхом пробежали по всем комнатам и постепенно стихли. Но не прошло и пары минут, как их сменил другой шум – шорох перетаскиваемых по полу тел.

IX

Таракан – молодой, гораздо моложе, чем сейчас, но с уже забродившим в мозгу отчаянным безумием – толчком открыл дверь.

В маленькой спальне с горчично-желтыми обоями и едким запахом табачного дыма и пота еще один чужак, раздвинув ноги его матери, жестко объезжал ее чавкающими толчками. Ягодицы и бедра чужака механически напрягались и расслаблялись при каждом движении, как у бездумной машины. Пальцы Бев, цепляясь за его плечи, оставляли на широкой спине рельефные царапины. Кровать ходила ходуном, пружины визжали под удвоенным весом.

У изножья кровати стояла пустая бутылка из-под виски. Таракан подошел, нагнулся и поднял ее. Он разглядел лицо Бев – бессмысленное, пьяное, опухшее. Казалось, она смотрела прямо на него, но глаза были похотливыми и зазывающими. В паху у него ненавистным ритмом забился барабан вожделения. Он поднял бутылку за горлышко и шагнул вперед, выбирая место, куда нанесет удар. Уже опуская руку, он услышал крик Бев: «НЕТ!» А затем бутылка обрушилась, но не на темноволосый череп чужака, а поперек правого плеча, потому что Таракан дернулся от крика. Бутылка разбилась о лопатку, зазубренная кромка впилась в плоть.

– Будь ты проклят, чокнутый мелкий ублю… – взревел чужак и наотмашь ударил его, угодив в нос и опрокинув на пол.

С повисшими под носом кровавыми соплями, Таракан вскочил на ноги и, завывая по-звериному, бросился вперед. Забыв про бутылку, он готов был теперь задушить этого парня голыми руками. Чужак изогнулся, отпихнув Бев, и крепко засадил мальчишке прямо в подбородок. Удар подбросил Таракана в воздух, а затем опустил обратно, словно ворох грязного белья.

– Держись от меня подальше! – крикнул чужак, торопливо нагибаясь, чтобы поднять разбитую бутылку. – Держись от меня подальше, или, Богом клянусь, я убью тебя!

Таракан снова шагнул вперед, черные бусинки его глаз были мертвы, как мрамор, но тут Бев шевельнулась, и он остановился. Между ее обнаженными бедрами блестели половые губы, как врата ко всем наслаждениям, которые он только мог вообразить в своих извращенных мечтах. Таракан повернулся к ней, забыв про чужака, и побрел к кровати на дрожащих ногах. Лицо Бев залила краска. Она свела бедра и натянула простыню до самой шеи. Ее сын стоял возле кровати, словно окаменевший, и рука его по медленной дуге опускалась к промежности.

– Бог мой! – прошептал чужак под шлепки падающих на пол капель крови. – Бог мой… и как давно… это все у вас…

– Это не то, о чем ты подумал, Ральф! – сказала она, избегая смотреть в безжизненные глаза сына. – Пожалуйста…

– Ты… с ним? – Взгляд чужака скакал с нее на него и обратно. – Со своим собственным сыном?

– Недолго, Ральф… Клянусь Богом, совсем недолго!

И тут он все понял.

– Тебе… Тебе это нравится? Боже! Тебе нравится делать это с собственным сыном?

И вдруг, прежде чем Бев успела остановиться, из нее вырвалось все это: гнев, страх и черная вина, которую она оставляла в наследство сыну.

– ДА, МНЕ ЭТО НРАВИТСЯ! – провизжала она. – Мне нравится, когда он меня трогает. Не смей на меня так смотреть… Убирайся отсюда! ЖИВО! УБИРАЙСЯ!

Чужак уже натянул штаны. Потом схватил рубашку со спинки стула и набросил на раненое плечо.

Бев снова закричала пронзительным пьяным голосом:

– И я довольна, что мы это делаем. В свои тринадцать он такой мужчина, каким ты никогда не будешь…

– Конечно, конечно, – сказал он, надевая ботинки. – Вы что, оба спятили? Господи, я знал, что он тронутый, но и ты, значит, тоже?

– УБИРАЙСЯ!

Чужак остановился в дверях, порылся в кошельке и бросил ей несколько купюр. Они закружились, как падающие листья, и опустились у ног мальчика.

– Может быть, тебе дадут такую же комнату в дурдоме, – сказал он и отвернулся.