Они жаждут

— Я возьму топор и принесу дров! — сказал мальчик, поднимаясь со стула.

— Нет! — тут же воскликнула мать. Их серые глаза встретились на несколько секунд. — Нам хватит до утра и того, что у нас есть. Уже слишком темно. Нужно подождать до рассвета.

— Но нам этого не хватит…

— Я сказала: ждать до рассвета!

И она тотчас отвела взгляд, словно ей стало стыдно. Ее вязальные спицы поблескивали в свете очага, петля за петлей связывая свитер для мальчика. Когда он снова сел на свой стул, то увидел в дальнем углу комнаты ружье. Ствол в отблесках пламени светился тускло-красным, как неусыпный глаз хорька. Вот пламя вспыхнуло, затанцевало, закрутилось, дым и зола взвились облачком и умчались в дымоход. Мальчик продолжал смотреть на огонь, жар которого так приятно согревал лицо и руки, а мать, покачиваясь в своем кресле, время от времени бросала взгляд на четкий профиль сына.

В пламени очага мальчику виделись разнообразные картины. Они следовали одна за другой, сливаясь в живую фреску. Он видел черный фургон, который тащила пара белых лошадей с траурными плюмажами, и в морозном воздухе из их ноздрей клубами вырывался белый пар. В фургоне лежал простой маленький гроб. За фургоном брели плачущие мужчины и женщины. Снег хрустел под подошвами сапог. Из-под капюшонов они бросали испуганные взгляды на гору Ягер. В гробу лежал мальчик Гриска, вернее то, что от него осталось. И эти останки процессия уносила к кладбищу, где ждал ее лелкеш.

Смерть. Мальчику она всегда казалась холодной, чужой и очень далекой, чем-то, что принадлежит к совершенно иному миру, не к миру отца и матери, а скорее к миру бабушки Эльзы, когда она стала больной и желтой. Отец тогда сказал это слово: «Умирает. В ее комнате ты должен вести себя очень тихо, потому что бабушка больше не может петь тебе, и теперь она хочет только спать».

Мальчику смерть казалась порой, когда смолкают все песни, и хорошо становится только тогда, когда ты крепко закрываешь глаза. И теперь он смотрел на черный катафалк, двигавшийся в картине его памяти, пока в очаге не треснуло прогоревшее полено и с новой вспышкой пламени огненные демоны не затанцевали новый танец. Он вспомнил слухи, которые шепотом передавали друг другу одетые в траурные черные одежды жители села Крайек:

— Какой ужас! Всего восемь лет. И душа его уже отправилась к Богу.

— К Богу? Будем молиться и надеяться, что это в самом деле Бог, и душа Ивона Гриски сейчас у него.

Мальчик вспоминал дальше.

Он смотрел на гроб, который с помощью веревок опустили в темный квадрат выкопанной могилы, пока лелкеш стоял рядом, монотонно повторяя благословения и помахивая рукой с распятием. Крышка гроба была крепко приколочена гвоздями и вдобавок прикручена колючей проволокой. Прежде чем в яму полетела первая лопата земли, лелкеш торопливо перекрестился и бросил в могилу распятие. Это было неделю назад, до того как исчезла вдова Янош и до того как в снежную воскресную ночь исчезла семья Шандоров, оставив в пустом доме все вещи. И еще до того как отшельник Йохан сообщил о виденных им обнаженных людях, танцевавших на снежном ветреном склоне Ягера, бегавших наперегонки с огромными лесными волками, которые встречались в той гиблой округе. Вскоре после этого исчез сам Йохан и его пес Вида. Мальчик вспоминал странную твердость во взгляде и чертах лица отца, какую-то потайную искру, мелькнувшую в самой глубине его глаз. Однажды он слышал, как отец сказал матери: «Они снова зашевелились».

В очаге потрескивало и догорало несколько поленьев. Мальчик заморгал и отодвинулся. Спицы матери, сидевшей за его спиной, замерли. Голова ее наклонилась в сторону двери, и она прислушалась. Ветер вдруг взревел, неся с вершины горы новую снеговую тучу. Утром дверь будет очень трудно открыть, и белая изморозь будет трескаться, как стекло.

«Папа должен уже вернуться домой, — сказал сам себе мальчик, — сегодня такая холодная ночь, такая холодная… Папа наверняка должен вот-вот вернуться…»

Казалось, повсюду распростерся полог тайны. Только вчера кто-то пробрался на кладбище Крайека и выкопал двенадцать гробов, в том числе и из могилы Ивона Гриски. Гробов до сих пор не обнаружили, но ходили слухи, что лелкеш нашел в снегу черепа и кости.

Что-то ударило в дверь, звук был похож на удар молота, падающего на наковальню. Еще удар. Женщина всем телом подалась вперед и повернулась к двери.

— Папа! — весело воскликнул мальчик. Он вскочил со стула, и картины в пламени очага были забыты. Он направился было к двери, но рука матери схватила его за плечо.

— Тихо, — прошипела она, и оба они в молчании замерли. Их тени заполнили дальнюю стену.

Снова тяжелые удары в дверь — громкий свинцовый звук. Выл ветер, и это напоминало мальчику рыдания матери Ивона Гриски, когда заколоченный гроб опускали в затвердевшую от мороза землю.

— Отоприте засов! — послышался голос отца. — Скорее! Я замерз!

— Слава Богу! — вырвалось у матери. — О, слава Богу!