Онмёдзи

— Противно? — спросила она вдруг мужским голосом. Нёсуй отпрянул назад, а женщина потянулась за ним:

— Ему противно! Ему — противно! Даже этому гнилому монаху ты противна! Пусть он возбуждался, когда видел, как ты приходила в храм, здесь, сейчас — где его возбуждение? — из алых девичьих губ вырывался мужской голос.

— Что же ты противишься? — на этот раз сказала женщина.

— Нет! Нет! Не уходи! Я тебя ни за что не отпущу! — снова женский голос. И тут же, с этих же самых алых губ раздался громкий мужской смех. Мужчина словно издевался над женщиной:

— Ха-ха-ха-ха!

Это то уж точно оборотень! Нёсуй очень испугался и стал шептать про себя слова сутры «Хання»[17]:

— Кан дзи дзай босацу гё дзин хання парамита дзи.

И вдруг женское лицо исказилось!

— Ах! — сила женских рук ослабла. Нёсуй скинул поскорее державшие его руки и убежал.

В тот же вечер. Кто-то тихонько поскребся в дверь дома, где спал Нёсуй. Он проснулся, спросил:

— Кто там?

— Ах, это я, женщина из Итиварано. Откройте, пожалуйста! — раздался голос той самой женщины.

«Эта женщина — демон-они, она пришла меня убивать!» — испугался Нёсуй, спрятался под футон и от всей души начал молиться.

— О! Он тебя не хочет! Смотри, даже такому никчемному мужичонке ты противна! — на этот раз снаружи раздался мужской голос.

— Господин Нёсуй, отворите, пожалуйста!

— Господин Нёсуй!

— Господин Нёсуй.

— Эй!

— Господин Нёсуй! — какое-то время слышались мужской и женский голоса, зовущие монаха, но потом, наконец-то, они стихли. Нёсуй был ни жив, ни мертв, и даже после того, как стихли голоса, продолжал до утра читать сутры.

А на следующую ночь все снова повторилось. Днем старушка перестала приходить, но с наступлением ночи женский голос снова раздавался под дверью.

И вот, Нёсуй, не выдержав, пошел за советом к Хиромасе.

— Вон там, Сэймей! — Хиромаса остановился и показал пальцем вперед. Там, спрятавшись за ветвями вязов, виднелась крыша храма.

2

Постелив круглые подушки на доски пола в главном храме, друг напротив друга сидели Сэймей, Хиромаса и Нёсуй. Стоявшая на алтаре в глубине храма статуя Будды с безмятежной улыбкой смотрела на собравшихся.

— Итак, она точно приходила сегодня ночью, как и раньше? — спросил Сэймей.

— Да, — кивнул Нёсуй. Как обычно, слышались смешивавшиеся мужской и женский голоса, а когда Нёсуй прочитал сутру, они незаметно и неизвестно когда испарились.

— А что с ветками и плодами, которые приносила женщина?

— Обычно, когда накопится несколько штук, я их сжигал, но сейчас у меня осталось кое-что, пока не сожженное.

— Можете мне это показать?

— Да, — Нёсуй встал и вышел из храма, но скоро возвратился, неся охапку веток. Он положил свой груз на пол.

— Ага, — Сэймей взял в руки одну ветку, — это же «каки», хурма… — прошептал он.

— А эти желуди — плоды пасании… — он брал в руки одну за другой ветки, лежавшие на полу. Низкорослый каштан. Ветка померанца — татибана.

— На этой ветке изначально были еще и цветы, — сказал Нёсуй.

— Хм, — Сэймей озадаченно покачал головой. — Однако, как же сложно это расшифровать.

— Расшифровать?

— Да. Что-то вроде бы понятное, но в то же время — не понятное. Нечто, что вот-вот, вроде бы, поймешь, но…

— Сэймей! Это же прямо как я, когда стихи получу и пытаюсь их разгадать! — воскликнул Хиромаса, и у Сэймея зажегся в глазах огонь.

— Хиромаса! Что ты сейчас сказал?

— Ну, я сказал, что это похоже на то, как я разгадываю стихи…

— Стихи?!

— Да. Стихи. А что такое?

— Потрясающе, Хиромаса! — громко воскликнул Сэймей. — Вот как! Стихи! — Сэймей выглядел так, словно смог проглотить нечто, застрявшее у него в горле.

— Что?

— Вот что! Это — стихи! Действительно! — Сэймей соглашался сам с собой.

— Сэймей, я вообще ничего не понимаю! Объясни проще! — слышал ли Сэймей слова Хиромасы или нет?

— Подожди, — он отстранил Хиромасу, и обратился к монаху:

— Преподобный Нёсуй, прошу Вас, приготовьте бумагу, тушечницу, тушь и кисть.

— Да, — Нёсуй так же ничего не понимал, как и Хиромаса. С озадаченным лицом он поставил перед Сэймеем требуемые письменные принадлежности.

— Хиромаса! У тебя уникальный дар! Наверное, ты родился в этом мире с даром, рядом с которым мои таланты и рядом не стояли! — растирая тушь говорил Сэймей.

— Дар?

— Да! Дар быть Хиромасой! А может быть сю. И твое сю, для моего сю, сю по имени Сэймэй, является дополнением. И если бы не было сю «Хиромаса», не было бы в этом мире и сю «Сэймей». — в голосе Сэймея звучала радость.

— Сэймей, мне, конечно, приятно слушать твои слова, но я и правда не понимаю, о чем ты?

— Ладно, подожди! — с этими словами Сэймей отложил тушечницу, взял в правую руку лежавшую рядом кисть, в левую руку взял листок бумаги, и легким и быстрым движением пробежал по бумаге кистью. Хиромаса и Нёсуй с глубоким удивлением взирали на него.

— Готово! — Сэймей отложил кисточку и устроил листок бумаги в нише токонома, развернув его так, чтобы Нёсуй и Хиромаса могли прочесть написанное. На листке еще мокрой тушью поблескивали слова:

Я — поэт, но четвертого ранга.
Пропитан ароматом померанца мой рукав.