Онмёдзи

— Сто лет назад, в «Собрании старых и новых песен Японии» — Кокинвакасю, был такой стих:

Вот и краски цветов
поблекли, пока в этом мире
я беспечно жила,
созерцая дожди затяжные
и не чая скорую старость…

Так вот, этот стих написала — я.

— Но если это так, то, значит, вы — та самая…

— Я — то, во что превратилась, прожив сто лет, девица по имени Оно-но Комати. Вот кто я.

— Почему же Вы, госпожа Комати, здесь? В таком месте?

— Здесь, под двумя сакурами, умерла Комати, когда ей исполнилось сто лет.

— По какой же причине душа госпожи Комати скитается в этом мире?

— Просто я до сих пор не могу найти покоя.

— А почему Вы не находите покоя?

— Ах, молю, посмейтесь надо мной: о, эти женщины! Воистину, они так привязаны к суете мирской! — старуха Комати медленно поднялась, и поднимаясь, она низким голосом читала стихи:

Будда прошлого давно уже ушел.
Будда будущего в мир не пришел.
Мы родились в мире мечтаний,
Что же можно здесь назвать реальным?

Напевая себе так, она подняла руки и медленно начала кружиться. На ее маленькие руки сверху, кружась, тихо-тихо опускались лепестки сакуры.

Я — вода, что уносит траву.
Я — плывущая в воде трава.
Песня моя грустна.

«Мое тело — это все равно что трава, которая плывет по воде. Ах, давным-давно мои волосы были прекрасны и блестели как крыло речной стрекозы. И мой голос был подобен трелям соловья…»

Как ковыль, впитавший росу,
Я клонюсь, рассыпая жалобы.
А была я куда прекрасней цветов!

«Ах, в прежние времена была я крайне горда, была я гораздо красивее собой, чем сейчас, и я разбивала сердца мужчинам…»

Чем дольше танцевала старуха Комати, тем меньше морщин становилось на ее лице, оно превращалось в лицо красивой девушки. Выпрямилась спина. Выпрямились ноги. А сверху ее силуэт осыпали лепестки сакуры.

«Безупречной крови аристократам отдавала я свое тело, писала любовные песни, вела веселую жизнь, и все это было одно лишь мгновенье!»

Движения Комати остановились.

— Ах, облака на небе всегда меняют форму, и сердца людей тоже — как крылья бабочки, плывущие по ветру, каждую секунду, каждое мгновение меняют свой цвет! Но почему же, почему нельзя остановить красоту? Как год за годом копились мои лета, так миг за мигом уходила моя красота, а когда начала уходить красота, от меня стали уходить и мужчины. Ах, есть ли что-нибудь печальнее для женщины, чем оказаться одной, когда нет никого, кто бы ее соблазнил? — Лицо Комати постепенно снова стало лицом старухи. И на ее лицо, и на ее седые волосы без остановки падали, кружась, лепестки сакуры.

— А если ты будешь жить долго, то однажды даже дворовые девки станут звать тебя «грязной старухой», всем будет виден твой стыд, все будут смеяться: «А, это та самая Комати!» День за днем, месяц за месяцем ты будешь стареть, доживешь до ста лет и умрешь здесь, на этом месте. Вот кто я!

Мужчины молчали.

— Сейчас, хотя бы разочек, сейчас, еще разочек, о, как мне хочется, чтобы люди мной восхитились: «Красивая!», сказали: «Конечно, ведь это же Комати!» Как бы я хотела снова отдать свое тело в объятия мужчины — пусть это будет даже всего лишь сон на одну только ночь! Эти мысли не дают мне упокоиться.

Когда Комати договорила эти слова, ее голова резко запрокинулась к небу, изменилась поза и жесты.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся мужской голос. — О! О! О! Комати! Комати! Комати! Любимая моя! Комати! Что ты такое говоришь? Что же ты так шутишь? Ведь я, я же есть у тебя! Я тебя соблазню! Я буду целовать твою ссохшуюся грудь!

Комати резко мотала головой из стороны в сторону. Раз! Раз! Седые космы метались вправо, влево, хлопая Комати по щекам.

— Я! Я тебя соблазню! Сто, нет, тысячу лет, нет, десять тысяч лет, даже после смерти, даже переродившись вновь, и после этого тоже я, я назову красивым твое морщинистое лицо! Я поцелую твой рот, в котором торчат всего три желтых зуба! Не отпущу тебя! Не отпущу!

Редкие зубы Комати, из уст которой шел мужской голос, клацнули и сжались.

— Кто ты? — спросил Сэймей, и Комати по прежнему мужским голосом ответила:

— Ты не знаешь меня? Я — тот несчастный, что ходил к покоям этой Комати девяносто девять ночей подряд, каждую ночь и умер от горячки в сотую ночь — «момоя». Я звался генерал-майор Фукакуса.

— Девяносто девять ночей?

— Ты не знаешь об этом?

— Как сказать…

— Я влюбился в эту Комати! Послал ей письмо! Много, много писем посылал я ей, но ни разу не получил ответа! Было много мужчин, влюбленных в Комати, но не было никого, кто любил бы ее сильнее меня! Меня, Фукакуса, генерал-майора четвертого ранга.

Сэймей слушал молча.