ОНО

С ревом несясь вперед по черному хлюпающему туннелю с гнилыми, осыпающимися кирпичами, которому было пятьдесят лет, сто, тысячу, миллион миллиардов, кто знает? — разрывая мертвую тишину прошлого, которое горело то пляшущими желто-зелеными огнями, то сверкающими воздушными шарами, наполненными белым ужасным мертвящим светом, то просто глухо-черными — он летел со скоростью тысяча миль в час мимо груды костей то человеческих, то нет, и скорость его была, как у снаряда с ракетоносителем. Так он проносился по бесконечному туннелю, но не прямо вверх, а с отклонением, не к свету, а к темноте, какой-то чудовищной темноте

(его кулаки)

разрывая внешнюю темноту в совершенную черноту, которая была везде, она была космосом, вселенной, и основание этой черноты было твердым, твердым, как полированный эбонит, и он катился по ней на груди, животе и бедрах, как груз по наклонной доске. Он был на балу у вечности, и вечность эта была черной.

(в ящик почтовый)

— остановись, зачем ты говоришь это? Это тебе не поможет, глупый мальчишка

говоря, что видел привидение снова!

— остановись!

он стучится ко мне в ящик почтовый, говоря, что видел привидение снова!

— прекрати, прекрати, я требую, я приказываю, чтобы ты остановился!

Ну что, не нравится?

И думая: Если я смогу сказать это вслух, не заикаясь, я смогу разрушить это наваждение.

— Это не наваждение, ты, глупый маленький мальчик, — это вечность, Моя вечность, и ты в ней потерялся, заблудился навсегда, никогда отсюда не выберешься; ты тоже уже вечный и будешь вечно блуждать в темноте… после того, как встретишься со мной лицом к лицу…

Но было что-то еще здесь. Билл ощущал, чувствовал, как-то по-сумасшедшему обонял чье-то огромное присутствие в темноте. Силуэт. Он чувствовал не страх, а ощущение непреодолимого благоговения; это была мощь, которая помешала, преодолела силу Его, и Билл только успел подумать бессвязно: Пожалуйста, пожалуйста, кто бы Ты ни был, вспомни, что я очень маленький…

Он рванулся навстречу и увидел, что это была огромная Черепаха, ее панцирь сиял всеми цветами радуги. Древняя голова рептилии медленно покачивалась над панцирем, и Билл почувствовал смутное недоумение видом того существа, которое вызволило его. Глаза Черепахи были добрые. Билл подумал, что это, должно быть, самое древнее существо, которое можно себе представить, гораздо старше Его, которое претендовало на вечность.

— Кто ты?

— Я Черепаха, сынок. Я создала Вселенную, но, пожалуйста, не вини меня за это; у меня болел живот.

— Помоги мне, помоги, пожалуйста!

— Я не принимаю участия в этом деле.

— Мой брат…

— На своем месте в макровселенной; энергия вечна, даже такой маленький мальчик, как ты, должен знать это.

Сейчас он летел над Черепахой, и даже на такой огромной скорости плоский панцирь Черепахи казался длящимся бесконечно. Он представил, что едет в поезде и проезжает мимо кого-то, кто идет в другом направлении, а поезд был таким длинным, что казалось невероятным, что можно остановиться и даже пойти обратно. Он все еще слышал бормотание и гудение Его, злобный визг, полный безумной ненависти. Но когда говорила Черепаха, голос Его становился пустым и бессвязным. Черепаха разговаривала в голове Билла, и он понимал, однако, что существует Нечто еще, и это Другое пребывает где-то далеко, за гранью мира. Это Другое Нечто, возможно, создало и Черепаху, которая только наблюдает, и Оно, которое только пожирает. Это Другое является силой вне вселенной, мощью за пределами любой другой мощи, автором всего, что есть.

Неожиданно до него дошло: Оно хотело выбросить его через стену в конце вселенной в какое-то другое место,

(что эта старая Черепаха называла макровселенной)

где я действительно живу, где Оно существует как титаническое сверкающее ядро, которое могло бы быть мельчайшей песчинкой в мозгу Другого; он, наверное, увидит Оно обнаженным, существом, не имеющим формы, разрушающим свет, и там он мог бы быть либо полностью уничтоженным, либо живущим вечно отраженной ущербной жизнью в сознании этого одержимого, бесформенного, бесконечно голодного существа.

— Пожалуйста, помогите мне, ради других…

— Ты должен помочь себе сам, сынок.