ОНО

— Как-то на базу пришел один хмырь из муниципалитета «обсудить некоторые сложности, возникшие между гражданскими и военнослужащими», «проблемы, касающиеся нравственного климата». Что это были за проблемы, ни для кого не было секретом. Городскую общественность раздражали солдаты-негры, пристающие к белым женщинам и распивающие спиртное в барах, где, по идее, должны были находиться только белые.

Все это, конечно, смех да и только. Белые женщины, о которых так радели и беспокоились, на деле были барными проститутками, на них проб негде ставить. И я что-то не припомню, чтобы в «Серебряный доллар» заглядывали члены муниципалитета. Тут «гудели» лесорубы в красно-черных куртках, кряжистые, с мозолистыми, в шрамах руками. У кого недоставало пальцев, у кого глаза; пожалуй, не было ни одного, сохранившего в целости зубы. От этих ребят пахло щепой, опилками и смолой. На них были зеленые фланелевые брюки, толстоносые зеленые ботинки на резиновой подошве, оставлявшие на полу грязные лужицы талого снега. Крутые ребята, силы невпроворот. Как-то сижу в «Уоллис Спа», смотрю: двое сцепились руками, кто кого перетянет. Один напрягся — рубашка у него лопнула по шву, не порвалась, а именно лопнула. И публика захлопала, а кто-то огрел меня по плечу и сказал: «Не слабо пукнуло, а?! Что значит сила есть. Скажи, черномазый?!»

Я к тому тебе это говорю, что лесорубы, по пятницам и субботам являвшиеся в город прямо из леса надраться виски и трахнуть бабу, захоти они только нас выставить, сделали бы это одной левой. Но они относились к нам по-доброму, не задевали.

Как-то раз один лесоруб, здоровенный малый, вдрабадан пьяный — от него разило, как из корзины с гнилыми персиками, — отвел меня в сторону.

«Хочу тебя кое о чем спросить, парень. Ты, случайно, не негр?»

«Он самый», — отвечаю я.

«Commen ça va! — воскликнул он по-французски, широко улыбнулся, и я увидел, что у него всего четыре зуба. — Я так и думал. Я в книжке видел похожего на тебя. У него это…» — Он никак не мог подыскать слова и легонько постучал пальцами меня по губам.

«Большие губы», — подсказал я.

«Ага, точно, — обрадовался он и засмеялся по-детски. — Épais lèvres! Большие губы. Слышь, парень, давай пива хлопнем. Я угощаю».

«Валяй», — согласился я: не хотелось портить с ним отношения.

Лесоруб рассмеялся, стукнул меня по спине, да так, что я чуть не упал ничком. Затем он направился к стойке, где толпились человек семьдесят выпивох и пятнадцать шлюшек.

«Два пива. Давай быстрее, а то я сейчас разворочу твою контору! — крикнул он Ромео Дюпре, бармену с перебитым носом. — Одно мне, а второе pour l’homme avec les épais lèvres».

Все вокруг захохотали, но по-доброму, без всякой издевки.

Берет он два пива, подает мне кружку и спрашивает:

«Как звать-то тебя? А то «большегубый» как-то некрасиво».

«Уильям Хэнлон».

«Ну давай, Вилли, вздрогнули. За тебя».

«Нет, давай за твое здоровье. Ты первый белый, кто угостил меня пивом». — Я не лукавил.

Мы выпили, пропустили еще по одной, лесоруб спрашивает: «А ты точно негр? По губам смотрю — вроде негр, а так не скажешь: на вид белый, кожа только темная».

Отец закатился смехом, засмеялся и я. Так его пробрало, что даже лицо исказилось от боли, за живот схватился, глаза выпучились.

— Может, сестру вызвать?

— Не надо. Сейчас пройдет. Вот ведь скверная штука, что может быть хуже: уже не посмеешься, как раньше.

Он замолчал, и я почувствовал, что сейчас он наконец скажет о том, что не дает ему покоя. Может, так было бы лучше для нас обоих.

Отец отпил воды из стакана и продолжал:

— Так что лесорубам и проституткам из бара мы не мешали. Кому мы были бельмом на глазу, так это пяти членам муниципалитета и дюжине местных богатеев. В «Парадайз» и «Уоллис Спа» никто из них, разумеется, не заглядывал — у них был свой клуб, они поддавали там. Но они не могли допустить, чтобы негры трахали белых женщин — с этим они никак не могли смириться.

«Я никогда не хотел, чтобы их направляли к нам, — сказал представителю муниципалитета майор Фуллер. — Да вот, как видно, промашка вышла. Ну ничего, я этих черных сплавлю куда-нибудь на юг или в Нью-Джерси».

«Это меня не касается», — ответил ему старый хрыч Мюллер.

— Отец Сэлли Мюллер? — удивленно переспросил я. Сэлли училась со мной в одном классе.

Губы отца искривились в горькой улыбке.

— Нет, верно, ее дядя. Отец Сэлли в ту пору учился в колледже в другом городе. Но будь он в Дерри, он был бы с братом заодно. Откуда я знаю эту историю? Тревор Доусон дневалил в тот день в штабе, драил полы, и слышал разговор за дверью, потом рассказал мне.

«Куда правительство пошлет этих черномазых, меня не касается — это ваша проблема, майор. Меня беспокоит, что вы отпускаете их на выходные в центр, а они вытворяют там черт-те что. Если это не прекратится, будут неприятности. У нас в городе действует «Белый легион». Вы меня понимаете?»