Оноре Домье

«Рисовал он всегда огрызками старых карандашей, решаясь, наконец, обновить их, только когда уже ничего другого невозможно сделать. Но чаще всего он пользовался обломками, которые нельзя было даже обточить. Приходилось тогда изобретать, находить угол наклона, при котором карандаш покорялся бы капризному буйству умелой руки. И получались эффекты, в тысячу раз более разнообразные и искусные, чем способно было породить идеальное, но притом отточенное острие, добытое с помощью перочинного ножа, острие, которое обычно ломается или крошится в самом разгаре работы над рисунком. Я бы даже сказал, что именно своей привычке использовать огрызки, обломки, кусочки карандаша, тщетно молившие о пощаде, Домье в какой-то степени был обязан размахом и смелостью своего рисунка, где любая жирная линия полна жизни и по самому материалу сродни и тени и штриховке. Да, именно это я бы сказал, не знай я, что нельзя объяснять столь малой причиной такой великий результат»[17].

Анри Марсель хорошо заключил эти пояснения Банвиля:

«Несколькими чертами Домье намечает планы изображаемого, главные членения тела; он помещает фигуру в пространство, заставляет ее поворачиваться с помощью крупных пятен света и тени, получаемых от незаполненных участков камня и мощных нажимов литографского карандаша. Он не любил безупречного инструмента, с отточенным острием, которое дает тонкие, мелкие черточки. Он стучал карандашом по столу, чтобы его неровный излом оставлял на листе мощные штрихи, жесткие царапины.

Любовно усиливая их бархатистость, он без конца углублял свои оттенки черного. Не им ли мы обязаны тем мягким низким голосом, которым запоют в этом сочетании легких, тонких модуляций различные валеры серого и белого? Полутона достигаются углублением или, чаще всего, бесконечно разнообразной игрой штрихов, сетка которых то редкая, то густая создает все необходимые переходы от самого светлого тона к самому темному, а не то и к чистой тени… Прекрасная литография Домье это вещь особенная, почти уникальная, нечто суровое и в то же время нежное. Здесь то разворачивается, то смиряет себя могучая сила. Поистине, это тот самый мед, о котором говорится в Писании — мед, собранный в пасти льва».

Все же Домье в конце концов прискучило ремесло литографа. Если какие-то серии его рисунков времен и конца Второй империи подчас представляются нам лишенными интереса, причина в том, что художнику просто опротивели карикатуры, и он делал их кое-как.

Он часто работал одновременно над восемью камнями, безостановочно кружил по комнате, переходя от одного к другому, «то стирая, то добавляя что-нибудь, подчеркивая замысел или меняя выражение на лице персонажа».

«Не раз бывало, — рассказывает Арсен Александр, — что начатые восемь камней он заканчивал за одну ночь, а днем работал над картинами и акварелями».

И все же, хотя твердо выработанный метод (он рисовал только, когда идея, сюжет и позы уже были ясны и созрели в уме) значительно облегчал его работу, однако, как он сам признавался, «закончив крупную партию камней, он нуждался в отдыхе».

О литографии до сих пор идет много споров, и я хотел узнать мнение одного из самых серьезных наших специалистов, Марселя Леконта, который, как он сам мне сказал, в свою очередь многим обязан профессору Потелю. Предоставляю слово этому крупнейшему знатоку литографий Домье.