Оноре Домье

«Бедняга до того привык к пренебрежительному отношению со стороны людей, именуемых любителями искусства, руководствующихся не хорошим вкусом, а модой, что не решался назначать какую-то цену своим работам: он не котировался на бирже… картин… „Да это же карикатуры!“ — говорил любитель, подобно тому, как великий король при виде творения Тенирса^{215} воскликнул: „Уберите этих уродов!“»

Друзья Домье из кожи вон лезли, стараясь пристроить его акварели и картины. Однажды Добиньи рекомендовал Домье американскому торговцу.

— А он дорого продает свои работы? — спросил торговец.

— Очень дорого, — ответил Добиньи.

— Вери уэлл! Пойдем к нему!

На другой день состоялся визит к Домье. Добиньи предупредил своего друга короткой запиской: «Приоденься немного, — писал он ему, — и поставь на мольберт картину, которую ты только что закончил. Не вздумай просить за этот маленький холст меньше пяти тысяч франков».

Американец, которого привел Добиньи, разглядывает картину.

— Сколько? — говорит он.

Домье колеблется: никогда он не посмеет назначить такую цену…

— Сколько? — повторяет американец.

— Пять тысяч франков, — говорит Домье, краснея до слез.

— Покупаю, — говорит американец, — а еще что-нибудь есть у вас?

Нетвердой походкой, не привыкший к таким удачам, художник отправился за другим холстом, куда интереснее первого, и поставил картину на мольберт.

— Сколько? — спросил американец.

Домье смутился: его друг Добиньи не говорил, какую цену удобно назвать для этой второй картины. Предоставленный самому себе, он вконец оробел, и когда американец вторично спросил: «Сколько?» — Домье ответил: «Шестьсот франков».

На что американский торговец с презрением возразил:

— Я ее не возьму. Мне больше нравится другая, за пять тысяч. Я торгую только дорогими картинами.

Американец больше не возвращался: он не хотел иметь дела с художником, который продавал свою картину за какие-то несчастные тридцать луидоров.

Бедному Домье больше никогда не довелось столкнуться с подобными заатлантическими расценками, которыми надолго был ошеломлен.

Что если бы американец вернулся!.. Тяжелые дни в ту пору настали для Домье. Тяжесть эту смягчала лишь непреходящая любовь жены и замечательная стойкость души самого художника. Вопреки всему, он радовался, что сбылась его мечта работать в цвете, наносить на бумагу синий, коричневый, зеленый цвет; накладывать на холст светлые прозрачные слои.

Однако «тащить тележку» становилось все труднее.

В папках грудами лежали непроданные акварели. Положение супругов Домье было весьма критическим. К исходу 1863 года дирекция «Шаривари», поняв наконец, какого рисовальщика она потеряла, спросила Домье, не согласится ли он возобновить свою прежнюю работу в газете.

В ту пору как раз добряк Одино, ученик Коро и отец будущей мадам Леконт де Нуи, автора «Любовной дружбы», привел на Монмартр к Домье двух сестер Моризо^{216}, из которых одна впоследствии стала женой Эжена Мане, и уговорил их купить рисунок Оноре.

Домье, к тому времени уже переселившийся с острова Сен-Луи на бульвар Рошешуар, сразу же согласился вернуться в «Шаривари».

В номере от 18 декабря 1863 года «Шаривари» напечатала следующую заметку: «Мы сообщаем с удовлетворением, которое разделят с нами все наши подписчики, что наш давний сотрудник Домье, три года назад оставивший литографию, чтобы заняться исключительно живописью, решил вновь взяться за карандаш, который принес ему столь большой успех. Сегодня мы помещаем первую литографию Домье и, начиная с этого дня, будем публиковать каждый месяц шесть-восемь литографий этого рисовальщика, обладающего редким даром делать карикатуры истинными произведениями искусства».

По случаю его возвращения в «Шаривари» друзья Домье — литераторы и художники — устроили для него банкет у Шампо, чем он был необыкновенно растроган. В тот день этот прекрасный человек почувствовал, как сильно любят его и ученики и соперники.

Круг его друзей и знакомых разросся. К Добиньи, Жюлю Дюпре, Коро, Жоффруа-Дешому, Жану Жигу, Прео, Жанрону присоединились Булар, Мейссонье, Каррье-Беллез и Каржа, у которого в 1868 году Домье однажды вечером встретил молодого адвоката-южанина, оказавшегося увлекательным рассказчиком. Карикатурист смеялся, как ребенок, слушая «Левретку в корзинке» Огюста де Шатийона, потом долго беседовал с адвокатом в присутствии Лорье и Ранка. Прощаясь, Домье предсказал Каржа:

— У этого молодого человека крепкая голова. Ручаюсь вам, он далеко пойдет. Он кривой, но видит все насквозь!

Спустя полгода защитительная речь в пользу Делеклюза заклеймила империю и одновременно прославила имя Гамбетты — того самого адвоката, с которым Домье познакомился у Каржа.

Домье обрадовался: «А что, — говорил он, — я не ошибся! Я знал, что из него будет толк!»

После этого Домье еще несколько раз встречался с Гамбеттой. В 1878 году в галерее Дюран-Рюэля открылась выставка картин и рисунков художника, Гамбетта был одним из первых ее посетителей. Его привел сюда Жоффруа-Дешом.