Онтология поэтического слова Артюра Рембо

Магическое мгновение
я помню
Я поднял мои глаза, и ты
была там,
Быстротечное видение,
квинтэссенция
Всего, что прекрасно
и редкостно

Прямой порядок слов первой строчки пушкинского текста, символизирующий простоту и ясность случившегося события внутренней жизни, актуализирующий деятельного чувствующего, помнящего прошлое субъекта в переводе становится иверсионным. Темой поэтического высказывания у П. Тампеста становится магическое мгновение, в то время как у Пушкиан – тема высказывания: «Я помню». Чувство любви, продолжающее жить в глубинах памяти и вызывать восхищение у лирического героя А. Пушкина, у лирического героя П. Тампеста трансформировалось в квалификацию характера мгновения встречи. Мимолётное мгновение у А. Пушкина на глазах у читателя оборачивается вечностью, в то время как в переводе – это всего лишь мгновение.

Очевидно семантическое различие высказывания Тампеста «Я поднял мои глаза, и ты была там» и высказывания Пушкина «Передо мной явилась ты». Явление вневременного, вечного образа красоты и любви у Пушкина в переводе Тампеста трансформируется в неопределённое впечатление первой встречи.

Пушкинское «Гений чистой красоты» у Тампеста переведено как «квинтэссенция всего, что прекрасно и редкостно». Это выглядит как словарное определение понятия.

Тампесту удалось сохранить мелодику оригинального текста, его благозвучие, но лексико-грамматическая основа оригинального авторского текста пошатнулась, трансформировалась, стала неузнаваемой и поэтические смыслы пушкинског слова – исчезли.

Во многом новое произведение получилось у В. Брюсова при переводе на русский язык стихотворения Д. Г. Байрона «I would I were а careless child», отрывок из которого мы также прокомментируем, приведя его далее в сопоставлении с оригиналом и лексико-грамматическим подстрочным переводом.

ТЕКСТ Д. БАЙРОНА

I would I were a careless
child,
Still dwelling in my
Highland cave,
Or roaming through the
dusky wild,
Or bounding o’er the dark
blue wave;
The cumbrous pomp of
Saxon pride
Accords not with the
free born soul,
Which loves the mountain’s
craggy side,
And seeks the rocks where
billows roll.

ПЕРЕВОД В. БРЮСОВА

Хочу я быть ребёнком
вольным
И снова жить в родных горах,
Скитаться по лесам
раздольным
Качаться на морских
волнах.
Не сжиться мне душой
свободной
С саксонской пышной
суетой!
Милее мне над зыбью
водной
Утёс, в котором бьёт
прибой!

ПОДСТРОЧНИК

к тексту Д. БАЙРОНА

Я хотел бы, чтобы я был
беззаботным ребёнком,
Еще обитающим в моей
Хайландской пещере,
Или скитающимся без
цели сквозь сумерки наугад,
Или подпрыгивающим на
темно голубой волне;
Громоздкость помпезная
Саксонской гордости
Не согласуется со свободно-
рожденной душой,
Которая любит горные
скалистые склоны,
И ищет скалы, откуда
лавины скатываются.[22]

Уже первая строка Д. Г. Байрона «I would I were a careless child», представленная в переводе В. Брюсова как «Хочу я быть ребёнком вольным» разрушает онтологический уровень смысла оригинального текста. Брюсов обратился к глаголу «хочу» в изъявительном наклонении, который довольно трудно считать смысловым эквивалентнтом английского глагола «would», который употребил Байрон. Сослагательное наклонение указывает на иной характер модальности – отношения говорящего к высказыванию. Желание быть ребёнком в переводе В. Брюсова – безапелляционно и, судя по грамматическим средствам, мыслится как вполне реальное по отношению к действительности. Желание быть ребёнком в тексте Д. Г. Байрона – условно и мыслится как нереальное, невозможное по отношению к действительности.[23] Желание быть ребёнком у Байрона звучит как пожелание. Благозвучие потребовало в переводе В. Брюсова формы изъявительного наклонения «хочу». Выражение: «Я хотел бы, чтобы я был», точно передающее модальность желаемого, но невозможного, не вписывалось в бельканто русского романтического стиха как с позиций размера, так и с позиций его синтаксической и фонетической избыточности для русского языка.