Онтология взрыва

Традиция слоевого подхода к природе обеспечена умозрительным заимодействием с природой нашей интуиции, рождающим самые глубинные образы, вроде образа причинности или образа бога. (Трудно, если вообще возможно представить пространственно- временную структуру мира хотя бы без одного из них, а учитывая то, что во многом эти образы совпадают, - без любого из них. Можно отрицать личностного бога, как это делал Эйнштейн и что было совершенно естественно для него: "...Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Иакова не философов и ученых." - написано было в знаменитом "мемориале" Паскаля. Но при этом всю свою жизнь Эйнштейн напряженно работал над совершенствованием предложенного Ньютоном математического образа причинности, и бывшим для него образом безличностного бога. Можно со смелостью утверждать, что глубоко витальные причины способствовали формированию образа бога (впрочем, так же, как и его видовой мультипликации): логическая процедура образа бога оказалась способной закрыть те зоны, которые не смог процедурно обеспечить текущий "научный" образ причинности).

Слоевой подход к устройству мира с незапамятных времен служил базовым образом структуры Универсума, он принимал самое первое участие, кажется, во всех универсальных эволюционных системах, начиная с ветхозаветной.

Последнюю можно с полным на то основанием считать одним из самых канонических разбиений мира на слои. Шесть канонических дней - шесть канонических слоев. А собственно, на чем, кроме канона, освященного авторитетом Писания, основано это разбиение? Или: что положено в основание? Существует ли онтология признаков, объединяющих выделенные слои, или дело ограничивается элементарной феноменологией опыта, замешанной на традиции? Кажется, именно это остается интересным, если отнестись к этому расслоению как к факту, как к дошедшей до нас значимой онтологической процедуре, а не спрашивать, насколько оно может соответствовать истине.

Полновесная онтология - настолько редкий гость в нашей текущей теоретической жизни, что мы не можем ожидать, когда она посетит нас для обоснования классификаций, обеспечивающих наш каждый день, и ответит на вопрос "почему?". В большинстве случаев мы довольствуемся ответом на ремесленный вопрос "как?", который дает нам феноменология повседневного опыта - безотказный источник нашей интуиции. Даже в тех случаях, когда расслоение реальности получает онтологическую опору, как в случае с таблицей Менделеева, оно рождается как результат догадки, не основанной ни на какой онтологии.

Это потом уже новая классификация нашего опыта создает соответствующую теорию, долгоживущую или быстровыветривающуюся - в зависимости от глубины догадки, инициировавшей ее. То есть стабильность теории находится в прямой зависимости от того, что большей частью лежит за пределами наших сегодняшних дедуктивных возможностей, а именно, в области подсознательных импульсов, ответственных за нашу интуицию и эстетическую функцию. Отсюда - казалось бы, неестественное для мира научных теорий, но практически ставшее негласной нормой требование эстетической красоты, установленное нашим веком для каждой теории, претендующей на жизнеспособность. (П. Дирак как-то сказал, что теория, обладающая математической красотой, имеет больше шансов оказаться правильной, чем уродливая теория, согласующаяся с какими-то числами.) 20-й век, населив математику и физику образами, похоже, окончательно перевел их в область эстетически значимой деятельности.

Что же все-таки лежит в основе наших интуитивных импульсов, ответственных за идеи расслоения реальности? Если вспомнить о процедурных обещаниях континуумального мышления, то этот вопрос не кажется таким уж обреченным. Более того, ответ на него настойчиво подталкивается идеей мирового континуума: ведь это геометрия, та глубинная геометрия, что заложена нашим опытом и опытом наших предков в нашу операционную подсознательную систему, пусть грубовато, пусть иногда неказисто, но просчитывает метрики пространственных слоев реальности и производит актуальное ее расслоение.

Получается, за качество наших классификаций несет ответственность совершенство геометрии, записываемой нашими витальными обстоятельствами в командные системы нашего мышления. Изменяясь, эта геометрия изменяет структуру нашей рациональности. И когда изменения, вносимые в нас новыми жизненными обстоятельствами, сопровождаются вопросом "Сохранить текущие изменения?", нам остается только оценить, насколько серьезен авторитет у этих обстоятельств.

Уже в силу мобильности командных структур нашего мышления любая классификация реальности носит довольно условный характер - эта условность только что не должна быть грубее теоретической цели расслоения. Глупо искать соответствия классификационных систем Истине в мире релятивных значимостей.