Онтология взрыва

Но процедурная корректность и излишняя честность в подавляющем числе случаев оказываются малопригодными средствами для выживания в практической жизни. В реальной жизни не принято совсем уж каждое предложение отдавать на растерзание непреодолимым и упрямым фактам, как это склонен был проделывать У. Джемс. В реальной жизни наш выбор подчиняется энергетическим соображениям, и поэтому мы включаем себя в ту традицию, которая способна закрывать наши вопросы на самом выгодном для конкретной минуты месте.

В последние 1-2 столетия геометрическая, а значит и энергетическая картина мира изменилась явно в пользу безличностного бога. Во всяком случае, если в отношении Ньютона никому бы и в голову не пришло искать свидетельств его приверженности гипотезе личностного бога, то все попытки найти что-либо подобное в отношении рациональных оснований мышления Эйнштейна неизменно наткнулись бы на его настойчивые уверения, что всегда, когда он в своих комментариях реальности использовал образ бога, он имел в виду только безличностного бога, Гармонию.

В доставшемся нам от щедрых древних греков роскошном слове "гармония", может быть, как ни в каком другом спрятана их интуиция в отношении геометрических оснований мира, потому что первое значение этого слова есть что-то вроде "соразмерность" - геометрический идеал, который греки искали во всем красивом, что их окружало. У них были очень ограниченные практические возможности для поисков, но зато хоть отбавляй фантазии. До нас дошли результаты их поисков гармонии в движении струны, которые образовали известную каждому математику науку гармонического анализа, но, к сожалению, не дошла основная эстетическая составляющая древнегреческой интуиции.

Греки и отнеслись-то к геометрии как к науке о мере и соразмерности, способной открыть тайну мира, и хотя и переняли у египтян интерес к треугольникам и додекаэдрам, интерес их к этим фигурам и телам сильно превосходил ту непосредственную практическую пользу, которую можно было бы извлечь из культуры измерения, создаваемой попутно геометрическим знанием. Мы же, переняв из рук греков геометрическую эстафету, не переняли у них вместе с ней онтологической интуиции, которая была вложена внутрь этой эстафеты, - обронили, потеряли, и не заметили, а потому не скоро стали искать - наш интерес к геометрии - большей частью моментально практический, египетско-шумерский, тот самый, который так успешно использован для строительства пирамид и зиккуратов.

Мы не усвоили даже той интуиции древних греков, которая выражала их геометрию бога, ту геометрию, которая образовывала их понимание трагедии, их, но, к сожалению, не наше. Сущностью трагедии, как ее понимали греки в отличие от нас, не является несчастье. Трагедия для них выражала эстетику неумолимого и безжалостного хода вещей, геометрия которого есть закон. Стоики, у которых эта эстетика выписана в их дошедшем до нас интеллектуальном продукте, считали, что управляющий ходом вещей бог спрятан в безжалостном законе судьбы. И этому богу едва ли не больше всего подходит быть безличностным и геометрически децентрированным.

Эстетика такой геометрии бога, конечно, сложна, потому что, в первую очередь, не имеет хорошо знакомых аналогов, на которые можно было бы показать пальцем. Она непривычно абстрактна и требует от нас особенных интеллектуальных усилий, поэтому-то, видимо, пантеизм и считается религией интеллектуалов, а бог ученых - не бог Авраама, Исаака и Иакова. Но вместе с тем как растет вызванное витальной необходимостью выживания согласие на интеллектуальные усилия, растет и статистический вес эстетики безличностного и децентрического Бога.

При этом идея безличностного бога не обязательно вступает в конфликт с человеческим, и даже со слишком человеческим, вопреки многовековой иллюзии, что только личностный бог дает гарантию высокой морали. Во всяком случае, если нехристианин Эйнштейн, который еще сравнительно недавно (лет всего пятьсот или даже меньше назад) со своими религиозными взглядами очень быстро оказался бы на католическом костре, стал для своего века символом гуманистических моральных ценностей, то христианин Клинтон в том же веке запросто послал свои самолеты убить несколько сотен из маленького мешавшего ему народа (или наоборот, помогшего перенести внимание Массы от Орального кабинета далеко на восток от последнего?), христиане ("In God we trust"!) за штурвалами немедленно выполнили его приказ, а христианин папа отнесся к этому довольно спокойно, не столько христиански, сколько политически.