Оп Олооп

— Как-то раз, за beefsteak по-провансальски я задумался о существовании Бога. И внезапно осознал кое-что про этот мир. Если для того, чтобы сделать бетонный шар, нужны каменщик, вода и цемент, то совершенно очевидно, что для того, чтобы сотворить мир, понадобилось необъятное множество материалов и некий суперсубъект. Поиск источника этих материалов и изучение генеалогии тавматурга привели меня к тайне, которую невозможно расшифровать. Ничего не берется из ничего, но причинно-следственная связь уходила слишком далеко, чтобы я мог удовлетворить свой интерес. Я почти отчаялся. Отставил в сторону жесткий и абсолютный, как само представление о Боге, бифштекс и вернулся к сочной и аппетитной реальности в виде картофеля на гарнир. И чеснок и петрушка, играющие в garniture[42] ту же роль, что теология для верующих, натолкнули меня на логическую отгадку. Я понял, что чувства воспринимают мир объективно, таким, какой он есть, а мозг обманывает их, делая мир трансцендентальным. Разум, друзья мои, — великий сказочник. Мир являет собой картину, придуманную нашим умом. Соответственно, Бог — это не субъект, а паразитная энтелехия, сокрытая в разуме подобно тому, как жесткий бифштекс скрывается в желудке. Все остальное — видимость. А поскольку видимость не является предметом, а только подражает ему, обманывая нас, как опытный мошенник, я пришел к выводу, что идею существования Бога, подобно жесткому бифштексу, можно прожевать и проглотить, но ценой отравления и расстройства.

Boutade[43] отклика не нашла. Она не была философской — чистой воды эвтрапелия. При этом практически все догадались о ее потаенном смысле. И запечатали губы в ожидании уже истребованных объяснений.

Но объяснений не последовало.

Эрик Хоэнсун беспрестанно вертелся в кресле. Из всех гостей за столом он был единственным человеком, чей профиль выдавал склонность к агрессии. Ему претила повисшая тишина. И он резко сказал:

— Если уж решил говорить, воздержись от этой новомодной ерунды. Меня выводит из себя твое богохульство. Господь наш соединяет в себе всю вселенскую любовь.

— Если и господь, то точно не мой. Я — не голубой!..

Лицемерная шутка заставила рты раскрыться, замарав своим соком зубы.

Разъяренный капитан начал возмущаться.

Вмешался Робин:

— Да успокойтесь уже! Это шутка. Да, ему не нравятся «мясные колбаски», но это не повод злиться.

— Ну это уж слишком! Он меня затрахал, выражаясь вашим языком! Если это не прекратится, я уйду!

— О, нет!

— Ни в коем случае.

Оп Олооп светился от удовольствия. Когда речь идет о настоящей дружбе, бывает крайне приятно поподтрунивать над другом, заставить его немного выйти из себя. И вдвойне приятно добиться этого эффекта и одновременно перевести разговор в другое русло.

В этот самый момент кто-то многозначительно кашлянул. Это был Гастон Мариетти. Привлекши внимание, он подбоченился и сказал:

— Вы всегда действуете ad modum astutum.[44] Иногда это хитрость природная, иногда наносная. И я все еще не могу понять, когда Оп Олооп — действительно Оп Олооп. Дрессура личности в дисциплине, достигающей самых глубин существа, уравняла биологические защитные механизмы с приобретенными посредством их систематизации на уровне разума. Во всем, что вы делаете, всегда задействован мозг. Его мощное broadcasting,[45] исподволь пронизывает окружающих изнутри, подчиняя вашему влиянию. А какой он speaker,[46] господа! Когда вы говорите, все складывается одно к одному, когда замолкаете, все становится ясным. Ведь если мысль — золото, только тишина может сделать ее сокровищем через осмысление. Мои слова далеки от лизоблюдства, как сказал бы Робин…

— Хорош подкалывать!