Оп Олооп

— Позвольте мне отлежаться на песке, подобно потерпевшему кораблекрушение. Я только что пережил страшный шторм. Если бы вы, господа, знали, насколько неспокойно внутреннее море, если бы вы, подобно многим еретикам, забросили в него свои сети, вы перекрестились бы от ужаса. Я… вы знаете меня. Я родился на Корсике, острове с самыми большими вулканами мира: Наполеоном и Дон Жуаном… Они-то и раскрасили огонь моих страстей. Потому что, сеньоры, я говорю это вам двоим, во мне горит этот огонь, и он не менее велик и неутолим, чем их. Не радуйтесь тому, что заткнули мне рот. Мне удобнее промолчать. Я сам усмиряю себя и наношу себе поражение. В этом моя победа. Если бы всю свою жизнь я не топил свою страсть, чтобы закалить ее, подобно тому как вы уводили под воду свою лодку, чтобы безнаказанно пускать торпеды, моя карьера была бы недолгой. Успех состоит в том, чтобы приручить этот огонь, чтобы он жег других, не опаляя меня, подобно тому как некоторые дрессируют собак, чтобы защитить себя и навредить другим. Мы, сутенеры благородных кровей, знаем, что такое self-control. Чего бы я добился, обвинив вас в предательстве Опа Олоопа и недостойном поведении по отношению ко мне? Ничего. Посмешище, подобное дыму от сгоревшей соломинки средь январского зноя. Теперь же вы слушаете меня и, слушая, унижаете сами себя.

— Да что вы говорите?

— …!

— Я никогда не бегу впереди паровоза… Подобно тому, как gangsters и контрабандисты упорно боролись за сохранение сухого закона, поскольку в «великой засухе» крылся источник их благосостояния, мы, сутенеры благородных кровей…

— Не бывает сутенеров благородных кровей!

— …С удовлетворением смотрим на иллюзорность современного порядка… Мы знаем, что в условиях идеальной морали и экономики не будет ни торговцев живым товаром, ни сутенеров. А значит, нам придется пачкать руки оскорбительным трудом… Такая перспектива внушает ужас всему нашему профсоюзу. И мы учимся хитрому конформизму. С подозрением смотрим на улучшения окружающего мира. Поддерживаем политиков и власть, благодаря чему бизнес наш растет и процветает… Сутенер не может быть экстремистом, сутенер не может быть революционером… Мою ортодоксальность тешит возможность изложить свой подход под сурдинку, среди образованных людей, способных разделять неприкрытый цинизм и незамутненную истину. Но порой я ошибаюсь. Особенно когда люди эти лишены необходимой проницательности и ставят на пути разума препоны предрассудков. Как, например, сейчас. Эти господа считают крайне пагубным мое присутствие здесь и даже предполагают, что я не погнушался испоганить дух Опа Олоопа!

— Никто такого не говорил!

— Вы всё придумываете.

— Здесь не нужно доказательств в виде слов, не важно, говорили вы это или нет. Я почувствовал ваши намерения, и этого мне достаточно. Бремя иных мыслей столь тяжело, что глаза наливаются ими, как утроба беременной женщины. Я видел ваши глаза, разбухшие от шока и стыда. Постоянно перешептываясь, вы пытались выразить эти чувства друг другу, сжимая челюсти, как роженицы при схватках. А затем, когда оскорбительная ситуация вдруг исчезала, ваши глаза начинали моргать, словно пытаясь сохранить равновесие… Я не молокосос, господа. Если вас раздражает мое общество, извольте удалиться. Я же чувствую себя в своей компании весьма комфортно.

— А я…

— Капитан, вам же нечасто приходится выслушивать отповедь, правда?

— Закройте рот. Мне до лампочки словоблудие этого… сеньора. Мы уже собирались уходить, но, чтобы досадить ему, с удовольствием останемся.

Оп Олооп, пребывавший в совершенно раздавленном состоянии, вдруг подобрался и энергично вскочил:

— Наконец-то, Эрик, наконец-то! Эти бесцеремонные слова оправдывают тебя перед всем столом. Неприкрытая нагота, элегантная или отталкивающая, — это именно то, чего мы ищем в идеологическом нудизме. Я уже говорил, что мы являем собой семь вариаций одного циничного основного мотива. Теперь это так. Ты пытался маскироваться, быть тем, чем ты кажешься, а не тем, что ты есть. Избавившись от этого намерения, старый ты ворчун, ты продемонстрировал нам откровенность, которая не кастрирует повседневности.

— Ха, если бы я все время говорил, что я думаю…

— Гораздо хуже думать и не говорить: это заражает и разъедает человека.

— Понимаю. Но я настолько отравлен, что для того, чтобы не заражать остальных, прикрываюсь щитом непорочных принципов…

— Разумеется, и правильно делаешь, но здесь это лишнее. Тем, кто смотрит на жизнь с радуги, отвратительна аффектация глупцов. Ты же устроил нам театр наоборот. Признайся.

— Ну… по правде говоря… да.