Опаленная юность

— Проходите, — сорванным голосом просипел дежурный, — вторая дверь направо.

В помещении военкомата не протолкнешься. Повсюду сидели и стояли люди различных профессий и возрастов. Из комнаты в комнату сновали военные с малиновыми петлицами.

Андрей остановил командира с двумя кубиками. Рассеянно выслушав ребят, он устало махнул рукой:

— Идите вон туда, к столам. Там и запишут.

Ребята стали в очередь. Им выдали небольшие анкеты, листки бумаги для заявления.

— Заявление пишите на имя райвоенкома полковника Горохова, — сказал работник военкомата.

— Андрей, а Андрей! — зашептал Игорь Копалкин. — А «военный» через два эн пишется?

Заполнив анкетку и написав заявление, Андрей подошел к столу. Плечистый, рослый дядя с усталым, бледным лицом поднял красные веки.

— Больно уж молод ты, парень.

— Мне семнадцать исполнилось…

— Когда?

— Двенадцатого июня.

— Десять дней назад? Юнец совсем!

— Ведь семнадцатилетних берут. Правда?

— Берут, — раздраженно проговорил работник военкомата. — Скорей бы пропустить всех вас и самому пойти. Давай паспорт…

Андрей достал новенький паспорт. Сотрудник внимательно проглядел документ. Проверил прописку и бросил паспорт в ящик, стоящий около стола. Андрей заметил, что ящик набит доверху паспортами. Новенький паспорт Андрея затерялся среди множества других.

На улице ребят зачислили в роту, и все они попалив первый взвод, а Кузе коварная судьба уготовила второй. Никакие просьбы и уговоры не помогли. Начальство, рябой, белесый старший лейтенант Быков, отказал наотрез. Командир батальона, щеголеватый, затянутый ремнями капитан Гарин, в ответ на настойчивую просьбу гаркнул:

— Кругом! Шагом марш!

На Кузю было жалко смотреть. Он вздыхал, кляня Быкова на чем свет стоит.

В полдень всех повели в столовую. Обед Андрею не понравился, особенно борщ. Капусту Андрей не любил с детства. Кроме того, старшина все время торопил — приходилось обжигаться.

Маленький Игорь Копалкин робко попросил добавки, его поддержал Бобров.

— Теперь и воевать можно! — благодушно бурчал Валька, уписав две порции.

После обеда рота Быкова отправилась на ночевку. Молодцеватый краснощекий старшина-сверхсрочник критически оглядел отряд.

— А ну, воинство, выше голову! Запевай! — И старшина первый затянул старую солдатскую песню времен гражданской войны:

Слушай, товарищ,
Война началася!
Бросай свое дело,
В поход собирайся.

Добровольцы дружно подхватили припев. Песню знали все. Одни — из тех, кто старше, — сами певали ее в отрядах Чапаева, Щорса, Буденного, Котовского, другие слышали ее от отцов, по радио.

Смело мы в бой пойдем
За власть Советов
И как один умрем
В борьбе за это.

Боевая песня гремела на тихих улочках районного центра, лилась широкой рекой — в ней чувствовались сила, смелость, упорство, неукротимая воля к победе.

Тверже, четче стал шаг, свежее лица бойцов. Все приободрились. подтянулись.

На ночлег ребятам отвели школу-десятилетку. Красное кирпичное четырехэтажное здание было сплошь забито людьми. Наспех сколачивались двухэтажные нары.

Командир взвода Бельский, черноусый моложавый запасник, подозвал Андрея:

— Курганов!

— Я!

— Бери народ, ступай во двор набивать матрацы.

— Есть!

— Поворачиваться не умеешь! — рассердился Бельский. — Наряд получить захотел?

— Товарищ командир, нас еще не обучали.

— Вот как? Ну, не робей — научим.

Во дворе, набивая матрац отходами ваты — целая гора ее громоздилась у ворот, — Андрей сказал Родину:

— Не нравится мне наш командир, грубый какой-то.

— Это усатый-то? Ничего, обтерпимся, привыкнем.

Втащив наверх матрацы, ребята улеглись на нары. Лежали молча.

«Что-то сейчас дома?» — подумал Андрей. К сердцу подкатила волна грусти.

Очевидно, такое же чувство испытывали все. Бобров курил, Петя Родин лежал с закрытыми глазами и потемневшими, подмокшими ресницами. Игорь Копалкин читал засаленный пухлый журнал. Андрей присмотрелся: взгляд Игоря был устремлен поверх страниц, куда-то вдаль.

Дома, подумал Андрей, сейчас только и разговоров, что о нем. Он ясно представил заплаканные глаза матери, ее прерывистый всхлипывающий голос. Вспомнилось, как она всякий раз беспокоилась, когда отправляла его в пионерский лагерь, как волновалась однажды, когда Андрей, не предупредив родителей, поехал к товарищу в Москву. Да, мама, вероятно, плачет. Нехорошо он сделал, что не подождал ее. А вдруг больше не придется свидеться? Эта мысль обожгла душу. Андрей приподнялся с матраца и явственно услышал чей-то приглушенный плач.

Андрей осторожно слез с нар и прошел к уткнувшемуся в матрац человеку. Кузя, отчаянный Кузя, лихая сорвиголовушка, Кузя, гроза всех окрестных садов, плакал!

— Кузя! Что с тобой?

Смущенный тем, что товарищ увидел его слабость, Кузя оторвал от подушки взлохмаченную голову.

— Со мной? Ничего, а что?

— Ты плакал…

— Я?! Да ты что, опух, что ли? Я один случай смешной вспомнил. Со смеху чуть не лопнул. Знаешь, я раз завязал нашему коту глаза…