Опасна для себя и окружающих

— Ты правда считаешь меня дурой, которая верит каждому обещанию помочь «когда я отсюда выйду»? — Она качает головой. Меня бесит, что она говорит свысока, будто она гораздо старше и мудрее меня. Впрочем, так себя ведут все королевы класса. — Поверь, милая, когда ты отсюда выйдешь, назад не оглянешься. Все так поступают. Во всяком случае, пока их не сажают обратно, но тогда у них уже нет выбора. — Она наклоняет голову: — К тому же, насколько я знаю, тебе еще долго тут куковать.

Руки у меня холодеют.

— О чем ты?

— Говорят, тебе назначили антипсихотики. — Она крутит указательным пальцем у виска, как в детском саду.

— Откуда ты знаешь?

Она пожимает плечами:

— А откуда у меня телефон?

Господи, здесь вообще не слыхали о врачебной тайне? А потом я вспоминаю: да куда там. Мои сеансы психотерапии через раз проходят в присутствии другого пациента. Я трясу головой, а потом понимаю, что трясется не только голова. Я вся дрожу. Не от страха. И не от холода. Я в ярости.

Я не собираюсь давать ей волю, но даю.

Схватив Королеву за рубашку, я пытаюсь отобрать у нее телефон. Сначала она сидит тихо. Не хочет привлекать внимания. Если телефон увидят посторонние, его конфискуют. Но когда Королева пытается выдернуть рубашку у меня из рук, я тяну на себя с такой силой, что ткань тут же рвется — и на Королеве не бумажная униформа, как у меня, а настоящая пижама. Королева визжит.

Санитары двигаются с такой скоростью, что я даже не успеваю их заметить. Они разнимают нас, и я чувствую укол в плечо.

Меня обволакивает знакомый туман успокоительного.

тридцать один

Когда Легконожка приходит ко мне на вечерний сеанс, я лежу на кровати. Такое чувство, будто я вешу килограммов сто.

Доктор встает надо мной.

— Я слышала, ты поссорилась с Кэссиди.

«Кэссиди? — думаю я. — Значит, вот как зовут Королеву?» Такие имена королевы класса носили в восьмидесятые и девяностые. Посмотрите любой старый фильм, сами увидите.

— Мы конфисковали у нее телефон, — добавляет Легконожка.

Похоже, даже те санитары, которые ели у Королевы с рук, решили не рисковать ради нее работой и сдали ее. Так ей и надо. Раз не хочет делиться игрушками, пусть и ей они не достанутся.

Рано или поздно придет новый санитар, и Кэссиди легко его приручит. Она снова получит телефон. Такие девицы всегда получают желаемое.

— Откуда ты знала, что у нее есть телефон?

Я пожимаю плечами. Успокоительное еще не выветрилось, но прошло достаточно времени (или доза была поменьше), и я уже могу пошевелиться. Могу говорить.

— Кажется, Анни рассказала. Точно не помню. — Так и есть.

— Кэссиди сказала, что ты им уже пользовалась.

— Она врет. — Хорошо, что я удалила сообщение, которое отослала Хоакину.

— Одна из вас наверняка врет, — замечает Легконожка.

Готова поспорить, этому ее тоже научили в мединституте: не стоит напрямую обвинять пациентку во вранье, но надо дать ей понять, что подозреваешь ее. «Допустим».

— Выходит, мое слово против слова Кэссиди, так?

Легконожка кивает:

— Видимо, так. — Она заправляет прядь темных волос за ухо, поправляет невидимые очки поверх карих глаз. — Она очень расстроилась.

«Ну еще бы», — думаю я с сарказмом. Королевы отлично умеют вызывать у начальства жалость.

— Твои действия отразились не только на тебе. Такое происшествие может замедлить и выздоровление Кэссиди. — Легконожка усаживается на складной стул возле моей кровати. Я поворачиваю голову, чтобы смотреть ей в лицо:

— Кэссиди плевать на выздоровление.

— В каком смысле? — спрашивает доктор.

— Она не хочет домой. — Здесь ей больше нравится.

Легконожка качает головой:

— Я не могу углубляться в детали, но уверяю тебя, мы с Кэссиди давно и упорно работаем над тем, чтобы она могла вернуться домой.

Я пожимаю плечами:

— Она просто прикидывается перед вами.

Легконожка медлит.

— Возможно, — соглашается она наконец. — Или все как раз наоборот.

Теперь моя очередь спрашивать:

— В каком смысле?

— Может, Кэссиди прикидывается перед тобой, будто ей плевать на выздоровление. Будто ей плевать, вернется она домой или нет.

— С чего бы ее заботило мое мнение?

— А тебя заботит ее мнение?

Я пожимаю плечами, хотя ответ — да.

— Может, Кэссиди не больше тебя готова показать свою уязвимость.

Она встает, и пластмассовый стул слегка покачивается, но не падает. Я поворачиваю голову и теперь смотрю не на доктора, а в потолок.

— Я понимаю, тебе сейчас невероятно тяжело, — говорит Легконожка мягко, будто я дикое животное, которое она боится спугнуть. — И хочу подчеркнуть: несмотря на сегодняшнее, я по-прежнему в тебя верю.

Вот уж не знала, что она в меня верит. Она же считает меня чокнутой.

— Тебе снова разрешат принять душ, но не с другими девочками.

Я ни разу не мылась с другими девочками, но по словам Легконожки можно подумать, будто я потеряла очередную привилегию.

— Ты проделала большую работу, Ханна.

Да неужели? Я же сегодня устроила потасовку. Видимо, добровольное согласие принимать лекарства важнее. Или моя «большая работа» заключается в том, чтобы сидеть и ждать, пока подействуют антипсихотики.