Опасна для себя и окружающих

— Похоже, наше время вышло.

Доктор кивает:

— Верно. Но ты сегодня отлично поработала, Ханна. Спасибо, что доверилась мне.

— Спасибо вам, — отвечаю я.

Стивен открывает доктору Легконожке дверь. Она захлопывается за ними, но теперь магнитный замок щелкает чуть тише, чем когда меня в последний раз оставили тут одну.

Я снова улыбаюсь — на этот раз искренне. В пять лет мне отлично удавалось манипулировать друзьями родителей, заставляя стыдиться собственных детей, заставляя верить, что я неизмеримо лучше них.

И по-прежнему отлично удается.

двенадцать

На следующий день, когда наступает время обеда и медбрат открывает дверь моей палаты — то есть нашей, ведь хорошая подруга скажет, что палата принадлежит нам обеим, — у него нет с собой подноса. Он жестом велит мне выйти из комнаты вместе с Люси.

Вот и все. Я заработала первую привилегию.

Коридор выглядит в точности так же, как и в тот день, когда меня сюда привезли: те же рвотно-зеленые стены и поцарапанный серый линолеум на полу. Люси идет на несколько шагов впереди меня, а медбрат — на несколько шагов впереди нее. Мы останавливаемся на лестничном пролете второго этажа.

Я была права. Столовая на втором этаже.

Дверь открывается в большое помещение, но поскольку потолок такой же высоты, что и у нас наверху, пространство кажется меньше, чем есть на самом деле. У каждой стены стоят длинные столы с прикрепленными к ним скамейками (стульями тут не побросаешься). Стены сделаны из тех же крупных блоков, но окрашены не в зеленый, а в липкий, фальшивый небесно-голубой. Зал в голубых мальчишеских тонах полон разными девочками, если не считать нескольких санитаров, большинство из которых такие же мускулистые, как Стивен. Ясно, для чего они здесь. Пол такой же тускло-серый. Люси устремляется к столу в правой половине зала, и я было иду следом, но санитар меня останавливает.

— Сюда, — говорит он, указывая налево.

— Нас рассаживают?

— Можешь садиться где угодно на этой стороне столовой. — Он подводит меня к пустой скамейке. С другой стороны стола уже сидят две другие девочки.

Интересно, они тоже раньше считались «опасными для себя и окружающих»?

Я сажусь. Санитар отходит назад и останавливается в шаге от стола. Он здесь, чтобы следить за нами. За мной.

Нам приносят еду. Все то же самое, что я ела в нашей палате: куриный суп с лапшой комнатной температуры (таким не ошпарить других пациентов, даже если вдруг захочется), пачка крекеров и сэндвич (ни вилок, ни ножей, даже пластиковых). Нам выдают мягкие бумажные полотенца, которыми даже палец не порежешь.

Здесь особый запах. Не только из-за еды — она такая пресная, что почти не пахнет, — или того, что некоторые из нас не заработали право на душ. (Даже тем, кто заработал, все равно не выдают дезодорантов и талька, чтобы освежиться.) Нет, в столовой витает аромат Девочки с большой буквы «Д» — неискоренимый запах, который мы невольно испускаем изнутри, если нас толпой запереть в одном помещении, будто наши гормоны, или феромоны, или другие телесные — моны соединяются и создают этот неповторимый аромат. Временами он ощущался даже в столовой моей городской женской школы, но там его почти насмерть заглушали дорогие шампуни и парфюм.

Не такого я ожидала. Я хотела сидеть рядом с Люси. Я хотела, чтобы они видели, как мы хихикаем и перешучиваемся. Я хотела, чтобы они видели, как я уговариваю ее поесть, но не слишком много, чтобы ей потом не пришлось провоцировать рвоту. И как прикажете действовать, если Люси на другой стороне зала?

Девочки напротив меня едят молча. Может, Легконожка накачала их успокоительным, чтобы притормозить? Я замечаю, что у обеих чистые волосы. В отличие от меня, у них есть право на душ.

Рядом со мной садится девочка. Сначала я чую запах, а потом уже вижу ее. Волосы у нее ужасно сальные, кожа вся в прыщах. Нет права на душ. Но нет и тормозов.

— За что сидишь? — Она толкает меня под локоть. Затем ухмыляется: — Шуткую.

Я смотрю на другую сторону зала, где сидит Люси. Девочка следит за моим взглядом:

— Ты-то явно не из этих.

Я вопросительно поднимаю бровь.

— Я не к тому, что ты толстая, ничего такого. Просто девчонок с пищевыми расстройствами сажают вместе.

Так вот почему я не могу сидеть рядом с Люси. У столов с пищевыми расстройствами — всего их три, за каждым не больше пяти девушек — стоит по медбрату с обоих концов. На нашей стороне зала контроль послабее. (Санитар, который нас привел, наблюдает и за нашим столом, и за соседним.) Легко отличить анорексию от булимии. Когда от еды отказывается аноректичка, санитар ставит перед ней банку питательного коктейля. Булимички едят быстро, а затем с отвращением глядят в тарелку. Некоторые из них одеты в настоящие пижамы, не бумажные, — видимо, еще одна привилегия, которую я пока не заслужила.

— По-моему, логичнее их разделить.

— Чего так?

— Пусть они видят, как люди обычно едят.

Девушка рядом со мной фыркает, поднимает пластмассовую ложку и сгибает. Несмотря на все усилия, ложка не ломается.

— Ага, ведь дома мы обычно так и едим.

Тут не поспоришь.