Опасна для себя и окружающих

Я встаю и начинаю ходить. Сначала я не замечаю, что Люси идет рядом, но, посмотрев вниз, вижу ее ноги возле моих.

— Девять шагов на восемь, — говорит она.

Я отрицательно качаю головой:

— Восемь шагов на семь.

— Девять на восемь, — настаивает Люси.

— Восемь на семь.

— Девять на восемь. — Люси скрещивает руки на груди.

Внезапно я вспоминаю, что она ниже меня. Ноги у нее чуть короче, так что и шаги не такие длинные.

Везет же Люси. Для нее комната немножко больше, чем для меня.

В тот момент, когда доктор Легконожка приходит на следующий сеанс (утром? днем? разве уследишь?), мы с Люси обе стоим на одной ноге, держа вторую на весу перед собой, чтобы проверить, насколько у меня ноги длиннее.

Движения Люси напоминают танец. Я похожа на человека, который впервые занимается йогой.

— Что тебя так развеселило? — спрашивает доктор Легконожка, заходя в палату. Сегодня ее улыбка выглядит искренней, а не фальшивкой из набора приемов мединститута.

И все равно я не отвечаю. Не хочу ей признаваться, что меня волнует размер палаты.

Так что я сажусь на край своей кровати и молча жду.

Стивен делает шаг в сторону, частично освобождая проход, и доктор Легконожка возвращается в коридор. На секунду я решаю, что сейчас она отведет меня на сеанс к себе в кабинет, что я заработала еще одну привилегию, помимо обеда в столовой. Тут мне приходит в голову, что я не знаю, как Стивен пишет собственное имя — Стивен или Стив, но все это время я думала о нем именно как о Стивене, потому что мне больше нравится имя Стив, а Стивен мне не нравится совсем.

Я уже почти встаю с кровати, когда понимаю, что Стивен освободил дорогу не мне, а доктору. Она возвращается с новым пластиковым стулом.

Наверное, это своего рода жест доброй воли. Способ показать, что она доверяет мне даже при наличии не привинченной к полу мебели. Но все-таки доверяет не настолько, чтобы проводить сеансы у нее в кабинете или хотя бы без сторожа, который стоит в дверях, будто она президент, а он ее охранник.

Я сажусь обратно, пытаясь держать спину прямо, как Люси.

Устраиваясь на стуле, доктор Легоножка моргает. Должно быть, контактные линзы опять мешают.

— Приятно видеть тебя в хорошем настроении. — Она снова улыбается, и снова искренне.

— Когда есть с кем поговорить, сразу становится легче.

Она бросает взгляд на планшет с историей болезни. Моей историей.

— Я слышала, ты вчера за обедом сидела рядом с Анни.

Я киваю. Так вот как на самом деле зовут Рядом-со-мной.

— Мы хорошо поговорили.

— Правда?

— Почти как в нашей школьной столовой. — Я показываю рукой в сторону окна, которое, если я не ошибаюсь, выходит на восток.

Доктор Легконожка довольна моим ответом. Может, еще несколько дружеских обедов, и она придет к заключению, которого я от нее жду: «Это все чудовищное недоразумение».

«Ханне Голд тут не место».

«Ханна Голд и мухи не обидит».

Позади доктора Люси ерзает на своей кровати. Я улыбаюсь ей, чтобы показать Легконожке, что соседка мне совершенно не мешает.

Но вместо ответной улыбки Люси корчит рожицу и шутливо показывает мне язык.

Доктор Легконожка задает следующий вопрос, но я не могу ответить, поскольку слишком занята тем, чтобы не расхохотаться в голос. Не хватало еще, чтобы доктор решила, будто я несерьезно отношусь к сеансам.

— Язык проглотила? — спрашивает доктор Легконожка.

— Не совсем, — выдавливаю из себя я.

— Я спросила, хочешь ли ты и дальше обедать в столовой до конца недели.

— Да, — отвечаю я, хотя представления не имею, какой сегодня день и сколько осталось до конца недели.

— Наверное, приятно время от времени разнообразить режим дня, — замечает она, будто не сама придумала мне такое жесткое расписание.

— Вообще-то, — начинаю я, — мне тут пришло в голову, что время, проведенное здесь, можно потратить с пользой. Например, пусть учителя пришлют мне список книг на лето или еще что-нибудь.

— Но ты и так проводишь время с пользой, — возражает доктор. — Ты же разговариваешь со мной.

Люси ложится на спину и поднимает над головой книгу. Какой-то любовный романчик. Учителя его не одобрили бы.

— Я имею в виду такие занятия, которые пригодятся мне в обычной жизни. Знаете, чтобы не слишком отстать, когда я вернусь домой.

Доктор Легконожка качает головой:

— Я хочу, чтобы ты сосредоточилась на работе, которой мы сейчас заняты. Учеба будет тебя отвлекать.

— Я могу сосредоточиться на нескольких задачах одновременно. Иначе как я, по-вашему, получала круглые пятерки и по математике, и по истории, и по французскому, и по английскому? — Я опять улыбаюсь, но Легконожка остается серьезной:

— Боюсь, за учебой ты слишком отстранишься от наших с тобой занятий.

— Так отвлекусь или отстранюсь?

Доктор не отвечает. Отлично. Я поймала ее на вранье. На самом деле ей все равно, отстраняюсь я или отвлекаюсь. Учеба — всего лишь очередное право, которое у меня отняли, еще одна привилегия, которую мне придется заслужить, как обед в столовой, душ или сеансы в кабинете.

Ну уж нет, доктор Легконожка. Я не допущу, чтобы в этих рвотно-зеленых стенах мозги у меня превратились в кашу.