Опасная граница: Повести

Кучера поблагодарил. Он не был голоден. Мысли его были заняты другим. Весь вечер Марихен казалась задумчивой. А когда они расставались, она призналась, что очень боится за отца: он пошел с Гансом в Зальцберг перетаскивать вещи Артура Кубичека. Девушка, очевидно, не хотела говорить об этом, потому что Карел намеренно не заводил в ее присутствии разговоров о контрабандистах, по страх оказался сильнее ее. Марихен добавила, что слышала из разговора отца с Гансом, будто переносить личные вещи через границу не запрещено и никакого таможенного сбора не взимается. И тем не менее ей эта затея не нравилась. Кучера сразу догадался об этом. Вероятно, было в этом деле что-то такое, что вызывало ее беспокойство.

— Пан начальник, вам известно, что Кречмер и Гессе снова ушли в Зальцберг?

— Ты что?! — Карбан остановился как вкопанный.

— Марихен мне вчера сказала. Наверное, Кубичеку удалось их убедить.

— Вот идиоты! Нет, они действительно сошли с ума. Этого я им не прощу. Я же предупреждал Кубичека, что это очень опасно.

— Прошу вас, паи начальник, не говорите, что узнали об этом от меня. Марихен не хотела их выдавать, но страх за отца, сами понимаете...

— Взрослые люди, а ума совсем нет! — сокрушался Карбан.

Есть ему сразу расхотелось. Он завернул остаток бутерброда и положил в сумку.

В лесу стало светлее. Солнце еще боролось с утренним туманом, но уже победно поднималось над горизонтом, озаряя ласковым светом верхушки высоких сосен и елей. Вскоре его лучи дотянулись до вырубок и лесных дорог. Свет этот был еще довольно слабым, но его хватило, чтобы лес заиграл всеми красками осени. На поляну выбежала косуля, взглянула умными глазами на таможенников и спокойно скрылась в молодых зарослях. По дороге из Зальцберга шел, вернее, тащился мужчина.

— Доброе утро, паи начальник!

— Доброе утро! — ответил Карбан. — Что так поздно?

Этот сухой сгорбленный старик ежедневно проходил здесь. Он работал в каменоломне ночным сторожем и утром возвращался домой.

— Нога уже отказываются служить мне, — прохрипел старик. — Наверное, к перемене погоды. Чувствую всеми суставами...

Он присел на пенек, вытянул больные ноги и начал массировать колени. Потом он принялся шарить в карманах а шарил так долго, что Карбан не выдержал и предложил ему сигарету. Старик взял сразу две: одну сунул в карман, а другую, как заядлый курильщик, стал разминать в пальцах.

— Сегодня ночью в Зальцберге стреляли, — проговорил он, вновь массируя колени. — К Вальдхаузеру приходило гестапо.

— Его арестовали?

Старик пожал плечами:

— Никто ничего не знает. Мне рассказал об этом Гентшель. Он живет на площади, так что все хорошо слышал. За кем-то гнались по улице, да, видно, не поймали.

— За Вальдхаузером?

— Никто точно не знает. Но жертвы там были, потому что утром полицейские засыпали песком кровь. Правда, никто из жителей не вышел. Кому охота ввязываться в такое дело?

— Больше вы ничего не знаете?

— Это все, что я слышал. Нацисты молчат, а Гентшель рассказал мне об этом шепотом в раздевалке. Мастер наш, балбес, начал молоть о каких-то преступных элементах, однако рабочие имеют собственное мнение о происходящем и никто его, разумеется, не стал слушать.

Старик сунул в рот сигарету, и Карбан поднес ему спичку. Тот поблагодарил его кивком. Некоторое время они молчали, потом сторож откашлялся, готовясь, видимо, высказать что-то важное.

— Пан начальник, куда же мы идем?

— У немцев есть только два пути — вступать в партию или бороться против нее.

— Ерунда! Вы забыли о третьем пути.

— О каком?

— Молчать и заниматься своим делом. А думать можно все что угодно. Например, что придет время, когда Гитлер поцелует меня в зад.

— Так можно думать и вскидывая руку в нацистском приветствии.

— Нет, вскидывать руку я уже не в силах. В апреле мне стукнет семьдесят. Если бы я вскидывал руки, то сейчас у меня болели бы не только колени. В деревне меня называют коммунистом, и я нисколько не стыжусь этого. Теперь эти гады злорадствуют, что мы не сумели ничего сделать для рабочих. А было время, когда я выиграл забастовку в цветочном питомнике Вальдмана, заставил эту скотину уважать женщин, не измываться над ними, как над рабынями, и по справедливости оплачивать их труд. Знаете, пан начальник, людям свойственно быстро забывать о хорошем. Сегодня они, словно безумцы, мечтают о рае, который им обещает Гитлер...

— Вы правы.

— Мне-то что! Я уже доживаю свой век. Но как же молодые, неужели они не понимают, куда идут?

Старик поднялся и направился к деревне, тяжело ковыляя по неровной дороге.

Таможенники пошли вдоль замшелых пограничных камней. Карбан думал о человеке, с которым только что разговаривал. Почему никто не принял эстафету от таких вот старых вожаков, честно служивших рабочему делу? В чем состоит их ошибка? Карбан, никогда не интересовавшийся политикой, почувствовал, что не может ответить на этот вопрос. Он так глубоко задумался над сложной политической обстановкой в пограничье, что они чуть было не столкнулись с немецким пограничным патрулем.