Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни

Те, кто приветствовал Дарвина как благодетеля человечества, кажется, не заметили, что Вселенная лишилась смысла. Ницше полагал, что теория эволюции правильно отражает мир, но картина эта чудовищна. Его философия была попыткой создать новое представление о мире, которое принимало бы дарвинизм в расчет, но не упразднялось бы им.

Р. Дж. Холлингдейл

237

После публикации «Происхождения видов» Фридрих Ницше заново открыл идею, которую уже обдумывал Юм: идею, что вечное возвращение слепых и бессмысленных изменений – хаотичная и бесцельная перетасовка материи и закона – неизбежно породит миры, эволюция которых со временем приведет к нашим вроде бы осмысленным личным историям. Эта идея вечного возвращения стала краеугольным камнем его нигилизма и тем самым отчасти заложила основания того, что позднее превратилось в экзистенциализм.

Идея, что происходящее сейчас уже случалось в прошлом, должно быть, так же стара, как и феномен déjà vu, так часто вызывающий к жизни связанные с ней суеверия. Циклические космогонии нередки в различных культурах. Но когда Ницше натолкнулся на концепцию Юма (и Джона Арчибальда Уилера), она показалась ему чем-то намного большим, чем забавный мысленный эксперимент или размышление о древних предрассудках. Он думал – по крайней мере, какое-то время, – что нашел исключительно важное научное доказательство238. Полагаю, что воспринять эту идею серьезнее, чем это сделал Юм, Ницше побуждало смутное понимание сокрушительной силы дарвиновского мышления.

Ницше практически всегда пишет о Дарвине с враждебностью; но он о нем пишет, и уже этого достаточно, чтобы согласиться с Вальтером Кауфманом, настаивавшим, что Ницше «не был дарвинистом, но Дарвин пробудил его от догматического забытья подобно тому, как веком раньше Юм пробудил Канта»239. То, как Ницше пишет о Дарвине, также свидетельствует, что он воспринимал идеи Дарвина сквозь призму распространенных ошибочных толкований и ложных представлений, так что, вероятно, с Дарвином он был преимущественно знаком по восторженным переложениям немецких и, шире, европейских популяризаторов. В немногих случаях, когда Ницше критикует какие-то конкретные идеи Дарвина, он понимает его совершенно неверно, жалуясь, например, что Дарвин проигнорировал возможность «бессознательного отбора», который был одной из важнейших вспомогательных идей «Происхождения видов». Он говорит о «полной bêtise у англичан, Дарвина, Уоллеса» и сокрушается: «Наконец, смешение доходит до того, что и дарвинизм принимают за философскую систему – теперь господство на стороне человека науки»240. Однако другие постоянно принимали его за дарвиниста: «Другой ученый рогатый скот заподозрил меня из‐за него в дарвинизме»241, – ярлык, над которым он насмехался, продолжая в своей «Генеалогии морали» 242создавать одно из первых дарвинистских исследований эволюции этики, до сих пор непревзойденное в своей проницательности (к этой теме мы вернемся в шестнадцатой главе).

Для Ницше его довод в пользу вечного возвращения был свидетельством абсурдности и бессмысленности жизни, того, что Вселенной не было дано свыше никакой цели. И в этом, несомненно, корень страха, испытываемого многими, кто знакомится с Дарвином. Так рассмотрим же версию Ницше, самую бескомпромиссную из возможных. Почему, собственно, вечное возвращение лишает жизнь смысла? Разве это не очевидно?