Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни

Несомненно, Гулд не назвал бы посягательством на градуализм такое в определенных масштабах незаметное превращение мыши в слона, но в этом случае его собственную критику градуализма никак нельзя подкрепить ссылками на ископаемые находки. На самом деле, он это допускает480 – единственное доказательство того, что его собственная наука, палеонтология, способна предложить альтернативу градуализму, ведет не туда, куда ожидалось. Гулд может мечтать о свидетельствах того или иного революционного ускорения, но ископаемые находки свидетельствуют лишь о периодах стазиса, указывающих на то, что зачастую эволюция не является даже постепенной.

Но, вероятно, можно обратить этот неудобный факт себе на пользу: может быть, ортодоксальные представления можно поколебать, укорив их сторонников в неспособности объяснить не перерывы, а равновесие! Возможно, гулдовская критика теории синтеза должна сводиться к тому, что на самом деле та все-таки разделяет постоянный скоростизм: что, хотя Дарвин не отрицал равновесие напрямую (строго говоря, он утверждал, что оно существует), он не мог объяснить его там, где оно возникало, и можно сказать, что подобное равновесие или стазис – главная в мире закономерность, нуждающаяся в объяснении. В сущности, именно к этому и сводилась следующая атака Гулда на синтетическую теорию.

Как можем мы утверждать, что понимаем эволюцию, если изучили лишь один-два процента явлений, из которых слагается естественная история, и оставили в лимбе концептуального забвения обширные поля низкорослого кустарника – историю большинства видов, занимающую большую часть истории существования жизни481.

Но и этот путь каменист. Во-первых, следует остерегаться ошибки, являющейся зеркальным отражением заблуждения Гулда касательно панадаптационизма: греха «панэквилибризма». Сколь бы поразительными или «вездесущими» ни оказались закономерности стазиса, нам заранее известно, что большинство линий родства в стазисе не находилось. Вовсе нет. Помните, с какими сложностями мы столкнулись в четвертой главе, когда отмечали красными чернилами Лулу и ее сородичей? Большинство линий вскоре отмирает: им просто не хватает времени на то, чтобы войти в стазис; мы «увидим» вид лишь там, где наблюдается нечто ярко выраженное и стабильное. «Открытие», что все виды большую часть своего существования находятся в стазисе, подобно открытию, что все засухи длятся дольше недели. Мы не заметили бы засухи, не будь она продолжительной. Следовательно, поскольку хоть сколь-нибудь заметный период стазиса является условием для выявления вида, то, что все виды какое-то время находятся в стазисе, верно уже по определению.

Тем не менее феномен стазиса и в самом деле может нуждаться в объяснении. Нам следует спрашивать, не почему виды демонстрируют стабильность (это верно по определению), а почему вообще существуют ярко выраженные, определенные виды – то есть почему в конечном счете линии родства оказываются стабильными. Но даже здесь неодарвинизм предлагает несколько очевидных адаптационистских объяснений того, почему в линии родства часто возникает стазис. С самым основным мы уже несколько раз сталкивались: каждый вид существует – должен существовать – на постоянной основе, а такого рода системы должны быть стабильными; большинство отклонений от проверенной временем традиции будут быстро наказаны – они вымрут, не оставив потомства. Сам Элдридж предположил, что основной причиной стазиса должно быть «следование за ареалом обитания»482. Стерельни описывает это следующим образом: