Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни

Однако наука состоит не просто из ошибок, а из ошибок, сделанных публично. Ошибки совершаются у всех на виду в надежде, что другие помогут их исправить. Николас Хамфри, Дэвид Премак и их коллеги665 вполне обоснованно утверждали, что шимпанзе – прирожденные психологи (я бы назвал их интенциональными системами второго порядка, способными занимать интенциональную позицию в отношении других вещей). Неудивительно, если наш собственный умственный багаж изначально включает в себя модуль построения-моделей-психического-состояния, как утверждали Лесли, Барон-Коэн и другие исследователи, ибо он, возможно, является частью состояния, унаследованного шимпанзе и нами от общего предка. Но даже если шимпанзе, как и мы, являются прирожденными психологами, у них тем не менее отсутствует ключевая особенность, которой обладают все прирожденные психологи-люди, как профессионалы, так и любители: шимпанзе никогда не обмениваются мнениями. Они никогда не спорят об авторстве и не спрашивают друг друга, на каких основаниях сделаны их выводы. Неудивительно, что их понимание столь ограниченно. То же было бы и с нами, если бы нам приходилось доходить до всего самостоятельно.

Позвольте мне резюмировать результаты этого весьма краткого обзора. Наш человеческий мозг – и лишь человеческий мозг – был оснащен привычками и методами, орудиями мысли и информацией, заимствованной из миллионов других видов мозга, не являющихся предками нашего. Это (вкупе с намеренным, дальновидным использованием метода перебора в науке) определяет отличие нашего разума от разумов наших ближайших родственников среди животных. Этот характерный для нашего вида процесс расширения функциональных возможностей стал столь быстрым и мощным, что за время жизни единственного поколения оно совершенствует замысел настолько эффективно, что в сравнении с этим бледнеют результаты миллионов лет эволюции посредством естественного отбора. Было бы почти бесполезно анатомически сопоставлять наш мозг с мозгом шимпанзе (или дельфинов, или представителей любого другого вида), поскольку мозг каждого из нас, по сути дела, является элементом единой когнитивной системы, затмевающей все остальные. Она образуется благодаря новшеству, проникшему в человеческий и только человеческий мозг: языку. Я не пытаюсь сморозить глупость, заявив, будто язык связывает мозг каждого человека со всеми остальными, образуя гигантское сознание, думающее свои транснациональные мысли, но, скорее, говорю, что благодаря своим коммуникативным связям каждый конкретный человеческий мозг является бенефициаром когнитивных усилий остальных и за счет этого обретает беспрецедентную мощь.

Безоружный мозг животных не идет ни в какое сравнение с тяжеловооруженным и хорошо оснащенным мозгом, заключенным в черепной коробке человека. Этот факт перекладывает бремя доказательства на сторонников идеи, которая в противном случае была бы веским аргументом: будто наши сознания, как и сознания представителей всех остальных видов, должны сталкиваться с «когнитивным тупиком» в отношении некоторых предметов исследования, впервые рассмотренной лингвистом Ноамом Хомским666, а позднее отстаивавшейся философами Джерри Фодором667 и Колином Макгинном668. Пауки не могут размышлять о рыбалке; птицы (некоторые из которых – отличные рыболовы) не в состоянии подумать о демократии. Шимпанзе легко может понять то, что недоступно собаке или дельфину, но, в свою очередь, оказаться в когнитивном тупике, столкнувшись с некоторыми областями, о которых без труда размышляем мы, люди. Хомский и его сторонники риторически вопрошают: что заставляет нас думать, будто мы – другие? Разве не должны существовать строгие ограничения, определяющие, что может постичь Homo sapiens?