Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни

К моему удивлению, Хомский не понял, что я хотел сказать. Несмотря на то что сам он рассуждал, как сделать психологию «интересной», он не видел, что «обескураживающего» может для психологов быть в открытии, что им, вероятно, придется отдать все на откуп биологии. Прошло несколько лет, прежде чем я, наконец, осознал, что он не видел, к чему я веду, потому что, хотя и настаивал на врожденности «языкового органа», для него это не означало, что речь идет о продукте естественного отбора! Или, по крайней мере, не в том смысле, который позволил бы биологам присвоить эту область исследований и проанализировать, каким образом окружение наших предков на протяжении целых эр формировало языковой орган. Языковой орган – полагал Хомский – является не адаптацией, а… тайной или многообещающим чудовищем. Он был чем-то, на что, возможно, однажды прольют свет физики, но не биологи.

Может быть, в какой-то отдаленный период произошла мутация, благодаря которой развилось свойство прерывистой бесконечности – возможно, по причинам, связанным с биологией клеток, которые следует объяснять с точки зрения ныне неведомых свойств физических механизмов… Вполне возможно, иные аспекты его эволюционного развития опять отражают действие физических законов применительно к мозгу определенной степени сложности693.

Как это возможно? Многие лингвисты и биологи затрагивали проблемы эволюции языка, используя те же самые методы, которые замечательно помогали разгадывать загадки эволюции биологических видов, и получали результаты – или, по крайней мере, то, что казалось результатами. Например, исследования нейроанатомов и психолингвистов, настолько эмпирические, насколько это только возможно, показали, что у нашего мозга есть свойства, которых нет у мозга самых близких к нам из живущих ныне на Земле видов, – свойства, играющие ключевую роль в восприятии языка и речеобразовании. Самые разные мнения высказывались по вопросу о том, в какой момент последних приблизительно шести миллионов лет наш вид приобрел эти черты, в какой последовательности и почему, – но эти разногласия могут быть преодолены в ходе дальнейших исследований не лучше и не хуже, к примеру, разногласий по вопросу о том, летал ли археоптерикс. Если забросить сеть гораздо дальше, то в области чисто теоретических исследований были выведены общие условия эволюции коммуникационных сетей694, следствия из которых изучаются с помощью моделей и эмпирических экспериментов.

В седьмой главе мы познакомились с некоторыми остроумными идеями и моделями, призванными решить проблему того, как жизнь вытянула сама себя из болота небытия; неординарные догадки о том, как должен был возникнуть язык, также существуют в изобилии. Без сомнения, с теоретической точки зрения проблема происхождения языка гораздо проще проблемы происхождения жизни; в нашем распоряжении – обширный каталог не столь уж сырых материалов для построения ответа. Возможно, мы никогда не найдем подтверждения конкретным деталям, но даже если так, то это будет не тайна, а всего лишь непоправимое неведение. Некоторые особенно осторожные ученые, может быть, не готовы посвящать время и внимание рассуждениям о столь отвлеченных материях, но Хомский придерживается совсем иных взглядов. Он выражает сомнения не в вероятности успеха, но в самом смысле предприятия.

Можно с уверенностью приписывать это развитие [врожденных структур языка] «естественному отбору», до тех пор пока мы понимаем, что это утверждение бессодержательно, что оно сводится ко всего лишь вере в существование какого-то естественно-научного объяснения этого явления695.