Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни

Итак, признаки агностицизма – или даже антагонизма – Хомского по отношению к Дарвину появились давно, но многие из нас не понимали, как их истолковать. Некоторым Хомский казался «крипто-креационистом», но это представлялось не слишком убедительным, в особенности потому, что он пользовался поддержкой Стивена Джея Гулда. Помните, как лингвист Джей Кейзер (на с. 376) использовал введенный Гулдом термин «антревольт» для описания возникновения языка? Вероятно, Кейзер заимствовал эту терминологию у своего коллеги, Хомского, который почерпнул ее у Гулда, а тот, в свою очередь, с радостью одобрил идею Хомского, что язык появился, на самом деле, не в ходе эволюции, а скорее возник внезапно – необъяснимый дар, в самом лучшем случае – побочный результат увеличения размеров человеческого мозга.

Да, мозг увеличился в результате естественного отбора. Но в результате возросших, таким образом, размеров, а также плотности нервной ткани и связности нервных клеток, человеческий мозг смог выполнять множество разнообразных функций, достаточно независимых от изначальных причин увеличения его массы. Мозг вырос не для того, чтобы мы могли читать, писать, считать или следить за сменой сезонов – а ведь, насколько нам известно, человеческая культура существует за счет подобных навыков… Универсалии языка так сильно отличаются от любых других явлений, а их структура настолько необычна, что кажется необходимым, чтобы они появились скорее как побочное последствие увеличившейся мощности мозга, а не в ходе простого последовательного развития из лопотания и жестикуляции наших предков. (Это рассуждение о языке принадлежит вовсе не мне, хотя я полностью с ним солидарен; такое развитие мысли – естественный ход при эволюционном прочтении теории универсальной грамматики Ноама Хомского.)696

Гулд подчеркивает, что мозг мог изначально увеличиться в размерах не из‐за отбора в пользу языка (или даже усиления интеллектуальных способностей) и что человеческий язык мог сформироваться и не как «простое последовательное развитие лопотания наших предков», но из этих предположений (которые мы можем принять, чтобы продолжить разговор) не следует, будто языковой орган не является адаптацией. Он, допустим, экзаптация, но экзаптации являются адаптациями. Пусть поразительный рост мозга гоминидов будет «антревольтом», что бы ни понимали под этим термином Гулд или Кейзер – языковой орган все равно останется такой же адаптацией, как и птичье крыло! Как бы внезапно ни возникло препятствие, резко развернувшее наших предков направо в Пространстве Замысла, то тем не менее было постепенное развитие конструкции под давлением естественного отбора – если только мы в самом деле не имеем дела с чудом или многообещающим чудовищем. Короче говоря, хотя Гулд и провозгласил теорию универсальной грамматики Хомского цитаделью, способной укрыть от адаптационистского объяснения языка, а Хомский, в свою очередь, одобрил антиадаптационизм Гулда как веский повод отвергнуть очевидную обязанность стремиться к эволюционному объяснению врожденности универсальной грамматики, два эти авторитета поддерживают друг друга и только потому не падают в пропасть.

В декабре 1989 года психолингвист из Массачусетского технологического института Стивен Пинкер и его магистрант Пол Блум сделали в своей alma mater, на коллоквиуме по когнитивным наукам, доклад на тему «Естественный язык и естественный отбор». В этом докладе, текст которого впоследствии появился в Behavioral and Brain Sciences как программная статья, была брошена перчатка: